смех. Сам же Сирил отнесся к ней более чем серьезно, он испытал настоящий творческий подъем и теперь размышлял, как воплотить эту идею в жизнь. Он слишком хорошо знал, как трудно бывает убедить людей, особенно облеченных властью, в чем-то новом и до сих пор совершенно им не известном.
На углу площади Гранд-Опера он поднял глаза, собираясь перейти на другую сторону улицы…
Абдул-бей тоже предавался размышлениям. Первая ночь, проведенная на яхте, была для него сплошным восторгом; наутро, впрочем, он проснулся с совершенно ясной головой, сознавая всю сложность своего положения. Нет, в личных делах все было более чем в порядке, тут его ничто не беспокоило. Однако, помимо этого, он ведь был еще сотрудником Турецкой секретной службы, ее парижским агентом. В том числе и поэтому политическая ситуация была известна ему очень хорошо, и он знал, что; I Турция намерена не только заключить союз с Германией, но и идти с ней до конца; заключение этого союза было лишь вопросом времени. Значит, возвращение в Парна; было бы чревато для него большими опасностями. С другой стороны, дезертировать с фронта тайной войны было бы для него не менее опасно; кроме того, ему тоже хотелось отхватить кусочек того пирога, который очевидно начнут делить во Франции. В конце концов он решил сойти на берег в Барселоне и ехать дальше по своему американскому паспорту (добытому у одного рассеянного миллионера). Обе его спутницы имели американское гражданство, что также должно было способствовать выполнению этого намерения. Если возникнут трудности или полиция уже напала на его след, это могло помочь ему ускользнуть; если же нет, он останется в Париже, изучит обстановку и начнет действовать сообразно обстоятельствам.
Он велел капитану взять курс на Каталонию. Путешествие прошло без осложнений, если не считать встречи с британским крейсером, инспектора которого не обнаружили на яхте, впрочем, никакой контрабанды. Абдул и Лиза в это время были просто пьяны. Когда они уже подходили к берегам Каталонии, холодный утренний ветер несколько испортил Лизе медовый месяц, и последствия этой простуды были достаточно серьезными. Лиза слегла, едва высадившись в Барселоне. Еще через неделю врачи решили применить радикальное средство — кесарево сечение. На следующее утро они извлекли на свет девочку, живую и здоровую, несмотря на необыкновенные обстоятельства ее рождения. Девочка была пропорционально сложена, глаза были не просто голубые, а совершенно синие; кроме того, она родилась уже с четырьмя зубами и с волосами длиной до шести дюймов, серебристо-белыми. И, точно татуировка, прямо над сердцем у нее красовалось бело-голубоватое, лишенное пигментации пятнышко, по форме напоминающее лунный серп.
После этого Лиза начала выздоравливать, хотя, по мнению нетерпеливого турка, и не так быстро, как следовало бы. Тем больше было его удивление и огорчение, когда он убедился, что, выздоравливая, она превращается в себя прежнюю, грациозную и подвижную. Лишний жир почти совсем исчез за три недели болезни; когда же она начала не только ходить, но и бегать по городу, то выглядела почти как той ночью, в которую они впервые встретились с Сирилом: это была живая, стройная, элегантная женщина. Эти перемены несколько охладили пыл Абдула, да и ее чувства к нему не остались без изменений. Прежде всего се начала раздражать неряшливость ее любовника. Что же касается ребенка, то девочка, кажется, никому из них была просто не нужна. От мадам Кремерс тоже было мало толку: она могла бы испортить настроение даже ипохондрику, отправляющемуся на похороны любимого дядюшки, не оставившего ему ни гроша. Не прошло и трех дней после того, как Лиза поднялась с постели, как разразился скандал. Лиза заявила, что в Париже ей нечего делать, и она желает ехать в Америку. Абдулу, наоборот, просто необходимо было попасть в Париж как можно скорее. Мадам Кремерс по одной ей известным причинам вдруг передумала являться с докладом к Дугласу и тоже захотела в Америку: она, по ее словам, «соскучилась по родно 186-й Вест-Стрит», Страсти накалились еще более, когда выяснилось, что нерадивая испанская гувернантка «не так» перепеленала девочку.
— Черт бы ее побрал! — выругался Абдул-бей неизвестно по чьему адресу.
— Если бы вы знали, как мне надоел этот ребенок! — воскликнула счастливая мамаша.
— Слушай! — сказала вдруг Кремерс. — Отдай-ка его мне!
— Черт бы тебя… — снова разозлился Абдул-бей.
— Нет, ты послушай. Ты отдашь ребенка мне, а я уж с ним разберусь. Мы уедем. Ты купишь билет на пароход и дашь мне три тысячи долларов, и будешь платить еще три тысячи каждый год, а остальное — мое дело. А вы оба поедете в Париж и будете там веселиться сколько влезет. Ну, как вам мое предложение?
Абдул-бей просиял. Теперь его беспокоило только одно:
— А что скажет Дуглас?
— Это уж моя забота.
— Неплохое предложение, — отозвалась Лиза. — Давай поедем прямо сегодня: мне так надоело сидеть в этой дыре! — и она нежно погладила турка. Однако Париж давно уже не был городом ее мечты, городом роскоши и развлечений, «куда после смерти попадают правоверные американцы»: это был военный город, отмеченный комендантским часом и ура-патриотизмом, настоящий кошмар для женщины, чьи подруги рожали сыновей не для того, чтобы из них сделали солдат. Лиза обвинила во всем Абдул-бея, на что тот пожал плечами и напомнил ей, что им надо радоваться, если удастся раздобыть что-нибудь на обед, потому что через неделю или две город займут немцы. Она высмеяла его, и тогда он обрушил на нее целый водопад нецивилизованных эмоций, таящихся в глубине души каждого из нас по отношению к женщине, с чем так и не смогла справиться так называемая общественная мораль.
В этот момент они как раз ехали в открытом автомобиле по площади Гранд-Опера.
Резко развернувшись, оскорбленная Лиза сломала зонтик о голову Абдул-бея, после чего собралась было выцарапать ему глаза; но тот ударил ее в живот, и она со стоном рухнула на сиденье.
Этот инцидент и привлек внимание Сирила, заставив его забыть о разгадывании германских планов.
Догнав автомобиль, он схватил Абдул-бея за горло; выволок наружу и начал тщательно избивать, главным образом ногами. Полиция, однако, вмешалась довольно быстро: выхватив шашки, к ним подбежали трое ажанов и положили конец этому действу. Они арестовали всех, однако Сирилу Грею удалось уйти от них уже известным нам способом, предъявив клочок бумаги, как тогда, на станции Море-ле-Саблон.
— Я иду к портному. По поручению министра, — произнес он многозначительным тоном, хотя и с издевательской усмешкой. Взяв под козырек, полицейские отпустили его.
— В конце концов, меня это вообще не касается, — бормотал он, примеряя новый мундир под восхищенным взглядом портного — можно сказать, полномочного представителя того общественного класса, восхищение которого чьей-то красотой всегда находится в прямой зависимости от того, во что эта красота тому обошлась. — Нет, все же лучше однажды полюбить и потом потерять, чем никогда не любить, — продолжал он. — Хуже всего, когда терять нечего. Бедная Лиза! Бедный Абдул! Хотя, наверное, это меня все-таки не касается, как сказано выше. Моя задача сейчас — разгадать замысел врага и убедиться, правильны ли были мои догадки… Боже мой, сколько же сил и времени на это уйдет! Как подумаешь, что иначе убедить наших в серьезности намерений Кровавого Билла смогут только восемь миллионов солдат, поставленных им под ружье, то сразу поймешь, что задача предстоит нешуточная.
Он отправился в казармы, где предъявил свой патент и приказал как можно скорее доставить его к генералу Крипсу. Настроение у него было самое отвратительное. Автомобиль, впрочем, был предоставлен ему немедленно.
Лизу с турком продержали в участке около суток, после чего тоже отпустили. Встреча с Сирилом, его внезапное вмешательство в их ссору с Абдулом всколыхнули в ней прежние чувства. Она бросилась к нему в студию, но та оказалась заперта, консьержка же не могла или не хотела ничего сообщить ей. Лиза помчалась в орденский дом на Монмартре. Однако и там ей сказали лишь, что он вступил в британскую армию. Поиски по другим известным ей адресам тоже не привели ни к чему; наконец она нашла лорда Энтони Боулинга. Он отнесся к Лизе весьма сочувственно, признавшись, что симпатизирует ей с самой первой встречи; помочь же, то есть устроить ей встречу с Сирилом, он тоже был не в состоянии.
— Впрочем, у вас есть возможность попасть на фронт, — сообщил он. — Запишитесь в Красный Крест. Одним из его отделений здесь заведует моя сестра. Если хотите, я напишу ей записку.
Лиза готова была запрыгать от радости. Воображение уже рисовало ей картины, гораздо более яркие, чем если бы это была реальность. Она представляла себе, как Сирил со своим отрядом драгун в последней яростной атаке возьмет стены Берлина, его смертельно ранят, и она спасет его, возможно, даже отдав ему
