боялась. Ей было уже за тридцать пять — с поисками богатого и глупого жениха следовало торопиться. В настоящее время она очень рассчитывала на пашу; поэтому она и согласилась на некоторые его предложения, связанные с этим сеансом, в надежде как следует прибрать его к рукам.
Паша извинился за нее перед Саймоном Иффом: _ В таком состоянии она не сознает, что делает. А потом ничего не помнит. Прошу вас подождать еще немного, она скоро придет в себя.
Вскоре именно так и произошло. Сначала она подползла к паше, и тот с глубокомысленным видом извлек из кармана куколку и дал ей. Потом она на коленях двинулась к Лизе, то плача, то причитая о чем-то и изображая существо смертельно испуганное. Однако на этот раз Лиза не стала вслушиваться в ее причитания; ей было душно, и у нее не было сил скрывать свои истинные чувства. Грубо отдернув подол юбки, она перешла на другую сторону комнаты. Паша с чисто восточным апломбом стал было возражать, но тут женщина-медиум достигла своей следующей и последней стадии. Она подошла к паше, уселась к нему на колени и принялась целовать и поглаживать, всячески выражая свою любовь к нему.
— Вот лучший номер всего представления! — не удержался Сирил. — Безошибочно действует на всех мужчин, по крайней мере на многих; уследить за чем-либо те уже не в состоянии, и вот тут-то она и проделывает свои главные трюки. Мужчины же потом искренне уверяют, что их внимание не ослабевало ни на секунду. Точно так же она дурачила Удовича: он был человек весьма пожилой, и она убедила его, что он вовсе не так стар, как ему кажется — о великий Гарри Лодер! Да тут и игры никакой не надо: в такой ситуации любой мужчина поклянется чем угодно, хоть собственной репутацией, что она — великий медиум!
— Конечно, в этом есть некоторая неловкость, — произнес паша с некоторым смущением, — особенно для меня как для магометанина; однако ради науки нам нужно довести опыт до конца. Через пару минут она снова сможет общаться с нами.
И действительно, вскоре она превратилась в личность номер три, изящную молодую француженку по имени Аннет, горничную жены какого-то еврея-банкира. Церемонно-манерно она подошла к столу — очевидно, чтобы подать госпоже завтрак, — но вдруг затряслась всем телом, упала на стул и, претерпев краткую душевную борьбу, вновь превратилась в «Бэби».
— Уходи, Аннет, ты плохая, плохая! — таков был смысл ее раздраженного монолога, продолжавшегося несколько минут. Потом ее внимание привлекли мелкие предметы, вновь разложенные пашой на столе, и она целиком отдалась игре с ними, как это делают маленькие дети.
— Теперь желательно потушить свет! — объявил паша. Сирил не возражал, и паша продолжил: — В таком состоянии свет причиняет ей боль и может быть опасным. Однажды она целый месяц пролежала без сознания — из-за того, что кто-то неожиданно зажег свет. 'Не беспокойтесь, наш контроль от этого слабее не станет.
Он взял плотный шелковый платок и завязал даме глаза. Затем, осветив стол карманным фонариком, закатал ей рукава выше локтя и закрепил их. Потом буквально сантиметр за сантиметром ощупал ее руки, раскрывая и разгибая пальцы, проверил ногти, короче — сделал все, чтобы показать: никакого обмана нет.
— Нет, — прошептал Сирил, — это не приготовления к научному опыту, это — приготовления к самому заурядному фокусу. Такова психология всех балаганных трюков. Идея не моя, это слова учителя.
Тем не менее внимание Лизы Ла Джуффриа почти против воли оказалось приковано к беспокойным пальцам женщины-медиума. Пальцы двигались, вращались, выводя в воздухе хитроумные узоры; в их непонятном танце над хрупким шариком и в самом деле было нечто завораживающее.
Вдруг медиум резким движением убрала пальцы; в тот же миг шарик подскочил в воздух сантиметров на десять-пятнадцать. Турок просиял.
— Весьма убедительно, не правда ли, сэр? — обратился он к Саймону.
— О, вполне, — согласился старый джентльмен; однако это было сказано так, что всякий, кто знал его, услышал бы невысказанное: «Смотря в ЧЕМ мы хотели убедиться». Однако Акбар остался доволен. Проформы ради он снова зажег фонарик и проверил пальцы дамы; никаких волосков на них, конечно, не обнаружилось.
С этого момента чудеса пошли чередой. Предметы на столе двигались, прыгали и плясали, как осенняя листва на ветру. Это продолжалось минут десять во все более возрастающем темпе
— Какие быстрые, резкие движения! — воскликнула Лиза.
Сирил задумчиво поправил монокль:
— Тогда уж скорее «хронические, если подбирать к ним подходящий эпитет. Лиза взглянула на него с недоумением; карандаши и шарики в это время продолжали сыпаться на стол, точно град.
— Доктор Джонсон как-то заметил, что при виде говорящей лошадиной головы или чего-нибудь в этом роде не стоит относиться к этому слишком критически, — пояснил он с усталым видом. — То, что фокус получился — уже чудо. Я бы даже добавил, что чудо как вид искусства вообще предполагает однократность исполнения; чудеса, вошедшие в привычку, на мой взгляд, противоречат представлениям позднего Джона- Стюарта Милля о свободе.
Лиза снова почувствовала себя дервишем, закруженным теми странными поворотами, которые приобретала речь ее возлюбленного.
Моне-Кнотт рассказывал ей в Лондоне о комичном случае, произошедшем с Сирилом в поезде, на станции Кэннор-Стрит: когда начальник поезда шел по вагонам, крича: «Вторая смена!», тот выскочил ему навстречу с распростертыми объятиями и приветствовал его как буддийского миссионера — на том лишь основании, что одним из постулатов буддийского учения считается вечная смена и перемена всего сущего.
Не зная изначально, о чем Сирил собирается говорить, понять это из его слов было практически невозможно. Никогда нельзя было сказать с уверенностью, шутит ли он или говорит серьезно.
Он облекал свою иронию в кристально-твердое, холодное, жесткое излучение того благородного черного льда, который можно найти лишь в глубочайших горных расщелинах; в клубах о нем говорили, что он знает семьдесят семь способов высказать человеку в лицо то, что лишь меднолобые торговки рыбой с Биллингсгейта осмеливаются называть прямо, причем именно тогда, когда бедная жертва не ожидает ничего кроме салонного комплимента.
К счастью, его общедоступная сторона личности была не менее блестящей. В конце концов, это не кто иной, как он однажды явился к Линкольну Беннету, шляпных дел мастеру Ее Величества, унаследовавшему этот титул от мастера по изготовлению вышедших из моды рыцарских шлемов, и потребовал немедленной встречи для переговоров по личному, но чрезвычайно важному делу; когда же тот, отложив всю работу, чрезвычайно вежливо принял нахального гостя, он с величайшей серьезностью осведомился:
— Сэр, могу я заказать у вас шляпу?
Загадочный характер этого человека не переставал волновать Лизу. Ей хотелось бы перестать любить его, бежать как можно скорее прочь, однако при этом она отдавала себе отчет в том, что это ее желание продиктовано лишь неуверенностью в своей способности действительно обладать Сирилом. Поэтому она снова решила сделать все возможное и невозможное, чтобы заставить его принадлежать ей и только ей. От Моне-Кнотта она слышала о нем и другую историю, обескуражившую ее гораздо сильнее. Как-то раз Сирил отправился покупать себе трость, такую, которая подходила бы к его вкусам. Он долго искал ее и, найдя, на радостях пригласил друзей И соседей на обед в «Карлтоне». Пообедав, он с двумя друзьями отправился на прогулку по Пэлл-Мэлл — и обнаружил, что забыл трость в ресторане. «Какая незадача», — высказался он по этому поводу, и на этом все закончилось. До ресторана было рукой подать, и тем не менее он не сделал ни шагу. Лиза предпочла перейти к размышлениям о других сторонах его характера — тем, которые проявились при гибели «Титаника», и другим, когда он с отрядом альпинистов был в Гималаях, и они побоялись последовать за ним по крутому склону, потому что слишком велика была возможность сорваться; и он-таки сорвался и заскользил вниз, и лишь случай остановил его лишь в каком-то ярде от пропасти. Однако после этого остальные пошли за ним, и Лиза чувствовала, что тоже пошла бы — о да, она пошла бы за ним хоть на край света.
Погруженная в свои размышления, Лиза даже не заметила, что сеанс окончился. Женщина-медиум впала, судя по всему, в глубокий сон, чтобы вернуться к своей личности номер один. И, когда остальные участники начали подниматься из-за стола, Лиза машинально поднялась вместе с ними.
Нога Акбар-паши запуталась в медвежьей шкуре, и он пошатнулся. Лиза хотела было протянуть ему
