промытые баки для подноса баланды и миски, из которых едят заключенные. Они не знают точно, зачем их позвали. Недовольно переговариваются: им давно надоели разговоры о грязной посуде. Они все это знают сами.
Я смотрю на них и никак не могу начать. Что надо сказать – знаю, но не могу придумать, как сказать. Вроде все надежные. А вдруг все-таки среди них провокатор, доносчик?
Решил сказать так:
– Придется опять говорить о том, что вы сами виноваты в антисанитарных условиях: миски и бачки плохо моются, заключенные не всегда умываются, а вы не следите за всем этим. Эсэсовцы и без того возводят на нас всякие напрасные обвинения. Будто бы мы работать не умеем, станки и оборудование портим, растаскиваем дефицитные материалы. Будто мы вместо частей орудия делаем утюги, зажигалки, портсигары и дарим их мастерам и эсэсовцам. А они принимают подарки и ослабляют контроль за нами. Будто бы во время налета пропало много винтовок, пистолетов, ручных гранат, патронов. Комендатура подозревает, что все это оружие в лагере. В Бухенвальд приехала правительственная делегация, чтобы разобраться во всем этом. Мы, конечно, знаем, что все эти подозрения напрасны. Но можно предполагать все-таки, что на блоки заброшены десятки шпионов и провокаторов. Вы должны знать, что они работают сдельно. А потому не исключено, что могут подбросить оружие и на нас же донести, чтобы получить свою зарплату. Они могут вырвать из наших рядов десятки и сотни ни в чем не повинных людей. Надо немедленно, сегодня же предупредить товарищей на блоках, чтобы были особенно осторожны и осмотрительны.
И еще хочу предупредить «кантовщиков». Как ни ловят их, как ни избивают, у нас их много. Они могут попасться на глаза эсэсовцам, могут выдать других товарищей. Кроме того, втолкуйте им, что кто работает в лагерных командах, помогает своим же товарищам. Словом, «кантовщиков» должно быть в лагере как можно меньше…
Я не успел закончить свой инструктаж. Пауль Шрек, сидевший у окна, вдруг поднялся встревоженный, махнул мне рукой, предупреждая об опасности.
Как можно спокойнее я перевел разговор:
– Подходят эсэсовцы. Все оставайтесь на своих местах. Перейдем к – вопросам, для которых собрались здесь.
В ту же минуту Валентин Логунов, Ленька Крохин, Жорка Остапчук подхватили немытые миски и стали разносить их по столу. Откуда-то появились грязные штаны и куртки, разбитые деревянные колодки.
В комнату вошел блокфюрер СС, которого заключенные звали просто Штефаном.
Пауль Шрек громко крикнул:
– Achtung!
Мы все вытянулись в струнку. Блокфюрер застыл у входа, разглядывая собрание круглыми малоподвижными глазами. На моей голове почти нет волос, только узкий гребешок от лба к затылку (фасонная стрижка Бухенвальда), но и они поднялись от одной мысли: что теперь будет?
Штефан – высокий, грузный, с горбатым носом, черными пучкастыми усами и бровями, каменным лицом – был чудовищен в глазах заключенных. Он бил редко, но всегда смертным боем. Всегда присутствовал на публичных порках. И когда обнаженное человеческое тело извивалось на «козле», а эсэсовцы громко хохотали, черные усы Штефана приподымались над звериным оскалом.
Не удивительно, что от моей головы по спине прошел ледяной ветерок. Вдруг кто-то уже донес Штефану о нашем инструктаже? Тогда все мы подвергнемся пыткам. А если кто-то не выдержит? Тогда клубок начнет разматываться, а виноват в провале буду я один! Поглощенный своими мыслями, я даже не слышу, что говорит блокфюреру Пауль Шрек. Пришел в себя, когда Пауль громко объявил, что инструктаж можно продолжать. И сейчас же Ленька, Логунов и Остапчук начали громко кричать, ругаться, тыча грязные миски под нос сидящим.
Блокфюрер подошел ко мне вплотную и вперил в меня пронзительный взгляд черных круглых глаз. В них не было ни угрозы, ни подозрительности. В них не было ничего. Никакого выражения. И все-таки, боясь выдать себя – притворяться я не мастер, – я отводил взгляд от его глаз и деловито смотрел на грязные миски, рваные штаны и куртки.
Постояв около меня и, видимо, убедившись, что инструктаж идет правильно, Штефан медленно вышел из барака.
Васька Цуцура, наблюдавший за ним из окна, громко провозгласил:
– Пронесло! – и весело засмеялся. И как разрядка страшного напряжения раздался всеобщий хохот. Смеялся и староста Пауль Шрек.
Дело сделано. Вечером того же дня все подпольщики были предупреждены об опасности.
Так, то размахиваясь во всю ширь, то собираясь в кулак, бухенвальдское подполье шло к новому – 1945 году, шло к развязке…
Глава 14. Ближе к делу
С каждым месяцем все труднее становилась жизнь Бухенвальда. Лагерь уже не вмещал узников, а новые транспорты все подходили и подходили к станции Веймар. На машинах, а то и пешком, их гнали последние восемнадцать километров до Эттерсберга, и потом все в гору, в гору… В самом плачевном состоянии, какое только можно себе представить: полураздетые, обросшие, синие от холода, с ранами и язвами на теле, голодные – тысячи заключенных проходили через железные ворота с загадочными словами «Jedem das seine». С хохотом, свистом, улюлюканьем, рассыпая направо и налево удары дубинок, эсэсовские солдаты заставляли их бегом пробежать аппельплац. А потом на площадь выезжали тележки труповозов и до самой вечерней поверки курсировали между площадью и воротами крематория. А над закопченной квадратной трубой расцветал ярче венчик огня, и зимний туман прижимал к земле темный дым, пахнущий горелым мясом.
Но все это словно утраивало силы сопротивляющихся. Сжавшись в кулак, уйдя из подполья в еще более глубокое подполье, мы все помыслы свои устремили на конкретные мероприятия по подготовке восстания.
Вскоре после разгрома немецких армий под Сталинградом бухенвальдское подполье начало разрабатыватъ планы восстания. Так родились план А – наступательный и план Б – оборонительно- наступательный. Весь 43-й и 44-й годы эти планы обсуждались, уточнялись. И к началу 1945 года они сводились к следующему.
