— Придержи язык, — бросил мне парень. Бенни не глядя протянул мне трубу, и тут парень налетел на него. Удар был таким грубым и сильным, что я даже вскрикнула. Парень ударил Бенни ниже живота, и он согнулся пополам от боли. Я в слепой ярости попыталась дать ему трубой по лицу, но он увернулся. К счастью, Бенни уже успел отдышаться и вмазал обидчику кулаком в челюсть. Потом они вдвоем покатились по земле, парень молотил Бенни по голове. От страха я не могла даже двинуться с места, чтобы позвать на помощь. Но потом мой любимый вывернулся, и они продолжили бороться.
— Дай ему, Бенни! — вскрикивала я. — Дай ему!
Оба были похожи на диких зверей, и драка разгоралась с новой силой. Потом вдруг Бенни ударил так, что парень упал на землю и замер. Я подумала, что он умер, и потащила Бенни прочь, но этот негодяй привстал на четвереньки, к нему уже бежали люди, значит, нам пора было сматываться.
Вид у Бенни был ужасный — из носа текла кровь, под глазом светился синяк, на лбу — царапина, одежда перепачкалась и порвалась.
— Надо найти воды, — сказала я. — бедный, мой бедный.
— Пойдем лучше домой, — прохрипел Бенни. Дома я умыла его. Он лег на кровать и закрыл глаза — бледный-бледный.
— Что-нибудь болит?
— Нет, ничего, только там — ниже живота. Я хотела осмотреть его, но он застонал.
— Бенни, мой бедный, храбрый Бенни, — шептала я, целуя его в щеку.
— Он получил то, что заслуживал, — ответил он, и слабая улыбка победителя тронула его губы.
— Я боялась, что ты убьешь его.
— А что он тебе говорил?
— Я не хочу повторять. Лежи спокойно.
— Ну, скажи.
— Много всего, например — классная сучка. Бенни был явно разочарован.
— Всего-то. И из-за этого я рисковал руками. Через несколько минут он заснул, а я еще долго сидела рядом, промокая носовым платком капельки крови, которые выступали из его царапины на лбу. Он казался таким маленьким и жалким, что мне очень хотелось пожалеть его, приласкать и вообще заботиться о нем. Я чувствовала себя одновременно его матерью и сестрой и вспомнила Флоренс Найтингейл, которая спала только три часа в сутки, а остальное время помогала больным и одиноким. Впрочем, я была плохой сиделкой, потому что очень скоро сама задремала. Когда я через несколько часов проснулась, то даже не сразу сообразила, где я и сколько времени.
Папа встретил меня в пижаме. У его рта залегли глубокие морщины.
— Где ты была? — сразу спросил он.
— У друзей.
— Ты понимаешь, что сейчас уже четыре утра?
— Да — почти полпятого. Спокойной ночи, папа.
— Минуточку, барышня. Я еще не закончил. Он прошел со мной в комнату и сел у письменного стола, а потом вдруг спросил:
— Сигарету хочешь?
— Нет, спасибо. Я только что курила. Он тоже не стал курить и сунул пачку обратно в карман пижамы.
— Что нам делать, Хелен? — безнадежно спросил отец.
— С чем?
— С тобой. Я могу сделать одно из двух — или немедленно отправить тебя в закрытую школу или задать хорошую трепку, будто ты десятилетний ребенок.
— Мне не подходит ни то, ни другое, — холодно сказала я.
— Да, боюсь, что ты права. Мне тоже кажется, что это не принесет пользы. Так что же мне делать, Хелен?
— Не знаю, папа. А может, не надо воспринимать все так трагически?
— Ты не представляешь, на что бы я пошел, чтобы вернуть твое доверие. Может, поможешь мне. Все- таки я твой отец.
— Знаешь, мне очень жаль, что я пришла так поздно. Прости.
— Спасибо, дорогая. Я принимаю твои извинения. Но это еще не все. У меня такое чувство, что я потерял тебя, что у меня нет дочери, а только жиличка.
В его голосе было что-то такое, что я не могла посмотреть ему в глаза. Он говорил даже не со мной, а с самим собой.
— У тебя нет ко мне вообще никаких чувств? — спросил он.
— Есть, ты ошибаешься. Но что толку?
— Что толку? В том, что люди любят друг друга?
— Папа, мы говорим на разных языках. Вот и все.
— Но я хочу тебя послушать, хочу понять твой язык.
— Ну что ж. Мы гуляли с парнем, которого я люблю. Его зовут Бенни. Он защитил меня от одного негодяя, который наговорил мне гадостей. Они подрались, и я должна была помочь Бенни.
— Это правильно. Видимо, приличный молодой человек. Мне это нравится, Хелен. Я резко встала с кровати.
— Ты говоришь так, потому что хочешь понять меня, но не можешь. Если бы ты увидел его, то решил бы, что он совершенно сумасшедший. Он играет на трубе, а ты ненавидишь трубу. Он поет американский джаз, а ты ненавидишь американцев, а особенно негров. Ты как-то сам говорил об этом. Неужели ты не видишь, что все, что тебе не нравится, меня восхищает или, по крайней мере, не раздражает? И давай не будем больше об этом.
— Я уже стар, чтобы переучиваться, — ответил он. И снова мне пришлось отвести глаза. Все казалось слишком простым.
— Не сердись, папа. Но сейчас все обстоит именно так. Может, со временем что-нибудь изменится.
Он медленно встал, собрался выйти, но в последний момент остановился у двери.
— Я скажу маме, что ты пришла в половине первого.
— Спасибо, папа. Он еще помолчал.
— Значит, у нас может быть хотя бы один общий секрет?
— Да.
— Спокойной ночи, Хелен.
— Спокойной ночи.
Глава 13
Если бы я знала, что этот короткий разговор приобретет со временем такое значение, то я бы вела его по-другому. Я не думала о том, что выиграла раунд. На самом деле мы оба были побежденными, и я часто вспоминала спину отца, выходящего из моей комнаты. Мне стало так грустно, что я чуть не побежала за ним, но было уже поздно. Следующие несколько дней папа и мама были за едой слишком молчаливыми, а по маминым глазам я видела, что ночью она плакала. В доме царила напряженная атмосфера, и виной ее было не только мое поведение — корни происходящего лежали глубже. Что мне вскоре и пришлось узнать.
Кстати, Берти вдруг решила со мной помириться. Во время большой перемены она подошла ко мне.
— Я видела тебя в джаз-клубе, — сообщила она дружеским тоном.
— Тебе нравится музыка?
— Да, очень.
— Трубач играл потрясающе. Ты его давно знаешь?
— Нет, мы едва знакомы.
— Послушай, Хелен, — она подошла ближе. — Я собираюсь на парочку потрясающих вечеринок. Можешь пойти со мной, если хочешь. Там все по-другому, чем у Астрид и на этих детских утренниках, которые устраивают наши одноклассники. У нас есть даже свой оркестр. Ну как?
— Нет, спасибо, Берти. Я не слишком интересуюсь такими вещами.
— Ну тогда мы никогда не помиримся.
