Каждое письмо было короче предыдущего. А последнее уместилось на одной страничке. Я тоже написала ему, но ответа не получила. Мое письмо вернулось с пометкой, что адресат выбыл. Он куда-то уехал. Но для меня это уже не было серьезным ударом. Лишняя капля горя больше не имела значения, я как будто онемела и оглохла, и ничто не могло расстроить или развеселить меня. Это и было настоящее взросление, больше похожее на паралич.
Прежде я никогда не испытывала чувства вины, а сейчас оно просто снедало меня, ведь если бы я была другой, то родители могли бы остаться вместе. Если бы я не вела себя так эгоистично, то они могли бы изменить и свои отношения. Один раз я почти заговорила об этом с мамой.
— Если я стану другим человеком, — сказала я. — Если я пообещаю вам обоим рассказывать все, совершенно все…
— И что тогда, Хелен?
— Может быть вы с папой передумаете расходиться…
Последовала долгая пауза. Потом она сказала:
— Ты не представляешь, Хелен, как я счастлива это слышать. Твои слова показывают, как много в тебе есть хорошего, и то, что ты любишь нас с отцом.
— Да, конечно.
— Но боюсь, дорогая, уже поздно. Между нами с папой произошло нечто необратимое.
— Но что…что произошло? Ведь каждый из вас довольно долго жил своей собственной жизнью, не особенно считаясь с другим.
— Возможно, поэтому все так и безнадежно. Теперь ты уже взрослая, Хелен, и замужество для тебя уже не такая далекая вещь…
— Никогда.
— Не говори так. Возможно, тебе покажется это странным, но мы с отцом хотели бы, чтобы ты чувствовала большее уважение к браку. Если мы будем жить вместе, то не сможем тебе этого привить.
— Не надо кормить меня иллюзиями. У меня их не осталось. Она улыбнулась.
— Нет, у тебя их еще много, просто ты этого не знаешь.
Больше мы об этом не говорили, я не могла ничего сделать. Неужели они не понимали, что разрушали нашу с Джоном жизнь.
Однажды вечером я неожиданно позвонила Берти.
— Привет, Берти, это Хелен.
— Хелен! — в ее голосе явно звучали удивление и удовольствие.
— Слушай, если сегодня вечером что-то затевается, то я готова — сегодня есть настроение.
— Отлично! Приходи. Кое-что намечается. Она летала из комнаты в комнату, как птичка. Естественно, ее мать была как всегда за границей.
— Мы идем на танцы, — заявила она, — но эти тряпки невозможны. Одолжи кое-что у меня. А то возвращаться домой некогда.
Она побежала на второй этаж, я последовала за ней. Шкафы стояли открытыми, ящики выдвинутыми, а кругом была разбросана одежда.
— Начнем с какого-нибудь черного белья? — предложила Берти.
— Ты же знаешь, я не ношу таких вещей.
— Ну ладно. — Она вытащила из кучи однотонное платьице джерси. — А это? Нет, не пойдет. Надо что-нибудь повеселее.
Мы остановились на шелковом платье серебристо-серого цвета.
— Стой спокойно, — болтала Берти. — Сейчас достану перчатки, туфли и шляпу. Голубые подойдут?
— Неплохо.
Я никогда не видела столько одежды сразу.
— Все это мамино, — пояснила Берти, — но черт с ним.
Мы мотались между комнатами и шкафами, Берти помогала мне одеваться. «Я продала себя дьяволу, — подумала я. — Пусть все идет, как идет». Берти заставила меня сильно накраситься, хотя мне это не очень нравилось. Теперь мы были готовы для выхода в свет.
— Давай-ка выпьем на посошок, — предложила Берти, наливая два стакана бренди. — Я рада, что ты пришла наконец в чувство.
Потом мы отправились на вечеринку, которая напомнила мне маскарад. Некоторые парни были во фраках и смокингах, другие — в тех же рубашках, в которых ходили в школу. Все чокались и пели. Едва мы успели войти, ко мне подлетел какой-то юнец во фраке.
— Эй, ты такая хорошенькая, что съесть хочется, — заявил он. — Я раньше тебя здесь не видел.
Мы перешли в гостиную, откуда раздавались громкие звуки проигрывателя. Я налила себе чистого виски и выпила, не поморщившись. С час мы танцевали и пили, пока у меня не закружилась голова, они отнесли меня в спальню, и я сразу заснула, и спала, пока не почувствовала, что кто-то меня тормошит.
— Оставьте меня в покое, — рявкнула я. Но руки никуда не исчезли, а мне было так плохо, что я не могла вымолвить ни слова. Мне только с трудом удалось повернуть голову. Я узнала давешнего парня во фраке. Видимо, что-то в моем взгляде все-таки заставило его остановиться, он побежал в ванную и принес мне стакан воды.
— А теперь выключи свет и уходи, — потребовала я, выпив воду.
Он так и сделал. Я закрыла глаза, и вдруг в голове зазвучал голос Нелли: «Не делай из себя дуру». Только теперь я чувствовала себя не просто идиоткой, но еще и бревном. Я снова заснула. Через несколько часов меня разбудила Берти.
— Тебе придется почистить платье, — сообщила она.
— Да, конечно. Только сначала я должна попасть домой.
— Давай. Если сможешь, — с коротким смешком отозвалась она.
Я встала, и, качаясь, спустилась вниз. Кто-то пытался меня удержать, но я вырвалась и выползла на воздух. Дорога домой далась мне с трудом, к тому же мне было так стыдно, что я едва удерживалась от того, чтобы заплакать. В нашем саду я дала себя волю и разрыдалась. Наверное, плач был похож на вытье ночной собаки, но какое облегчение я испытала!
Можно долго падать вниз, но после этой неудачи на крутой вечеринке, мне казалось, что я достигла самого дна. Смогу ли я снова стать нормальным человеком — вот какой вопрос по-настоящему волновал меня.
Глава 15
Ну вот, рассказывать больше особенно нечего. Теперь мне девятнадцать, и я вспоминаю те несколько летних месяцев с улыбкой. Хотя это и непросто — иногда я чувствую себя такой глупой, что хочется плакать.
Начать новую жизнь с мамой оказалось не так уж трудно. Теперь она стала гораздо приветливее и спокойнее. Дом продали, а папа переехал в меньший. Мы с мамой живем в четырехкомнатной квартире в городе. Нашу новую горничную зовут Вера, и с ней едва ли можно говорить о чем-то, кроме еды и магазинов. Вечерами она обычно куда-то уходит, а утром встает с большим трудом. Вера говорит, что собирается замуж, но если так, то, наверное, жених — не тот, с кем я ее видела.
Школу я закончила не слишком хорошо, но мама устроила для меня прекрасную вечеринку в папином доме. Довольно странно было видеть их всех за одним столом, но я была смертельно усталой после трех недель экзаменов и не очень обращала внимания на то, как волнуется папа. Одна то, что я вижу родителей вместе, делало меня счастливой.
На вечеринку пришел и дядя Хенинг и, естественно, папина новая подружка. Наверное, папа мечтал, чтобы я называла ее тетей, но она была меньше всего похожа на тетю: высокая крашеная блондинка с лошадиными зубами. Они обменивались с мамой дежурными фразами, только когда подавали новое блюдо. Джон ломающимся баском произнес в мою честь речь с такими высокопарными рассуждениями о серьезности жизни и о необходимости смотреть правде в глаза, что мне действительно стало его жаль. Теперь он каждый день бреется и беседует о Грэме Грине и Лоуренсе, будто они его близкие друзья.
Естественно, ни в какой колледж поступать я не стала. Папа устроил меня в экспертную контору, где я печатаю на машинке и отвечаю на письма. Работаю я с девяти до четырех, а половину зарплаты трачу на
