Песах Амнуэль
Туда и обратно
Когда я скончался, было пять часов утра — время, мягко говоря, не очень удобное. Я лежал в палате один и неожиданно почувствовал, что вот-вот воспарю. А хорошо бы, — подумал я, — избавиться, наконец, от боли, которую стоически терпел последний месяц. Мое желание тут же исполнилось, и я воспарил.
Я взлетел под потолок и обнаружил с удивлением, что тело мое за мной не последовало — оно продолжало лежать на кровати и глядело на меня как вратарь на мяч. Не хочешь парить, и не надо, — с пренебрежением подумал я и услышал чьи-то громкие голоса, которые звали меня куда-то в даль светлую.
Я хотел было нажать на кнопку возле кровати, чтобы врачи пришли и унесли это, не нужное мне больше, тело, но обнаружил, что способен только хотеть, не умея даже плюнуть на лысину главного врача.
Ну и ладно, — подумал я, отправляясь в путь по длинному темному туннелю, в конце которого, на расстоянии, по-моему, километров трехсот, горел яркий фонарь. В туннеле было прохладно, кто-то что-то зачем-то кому-то пел, а слов было не разобрать, и скоро мне стало скучно. Я летел и думал о том, какое занятие придумать себе в этой новой для меня послежизни. Будучи в материальном теле, я занимался политикой. Смею вас уверить, я был неплохим политиком. Да вы меня наверняка знаете — я ведь был членом кнессета от партии Труда во время каденции 2012-2016 годов. Именно я, а не Дуду Шахор, которому молва приписала этот поступок, предложил в свое время проверять олим из России на генетическую чистоту. И я полагаю, что был прав, потому что…
Нет, меня каждый раз заносит, когда речь заходит об этом законе. Я ведь не о нем хотел рассказать. Так вот, я летел в туннеле и думал, что нужно будет сразу по прибытии на место ознакомиться с политическими приоритетами и выбрать ту партию, линия которой окажется наиболее подходящей. В конце концов, если где-то собрались хотя бы три человека, они непременно создадут партию. Даже если эти люди — покойники. И даже, если они вообще уже не люди, а нематериальные души.
С такой мыслью я и вылетел из темной трубы на яркий свет, где был встречен родителями, которых сразу и не узнал, потому что был занят своими мыслями.
— Ах, Арон, — сказала мама. — Вот мы и опять вместе. Теперь уж навсегда.
Но моих стариков мгновенно оттеснил в сторону здоровенный детина, контуры которого слабо мерцали.
— Имя, — сказал детина, — и причина смерти. И быстро, у меня еще много заказов.
— Арон Бухмейстер, — сказал я, — член кнессета.
— Член кнессета, — объявил детина, — это не болезнь, и от этого не умирают. Не зли меня, а то останешься незарегистрированным.
— И что? — спросил я. — Тогда я не смогу найти здесь работу?
Детина смерил меня с ног до головы пренебрежительным взглядом и сказал:
— Ты еще и работать здесь собрался? Ну-ка, быстрее, а то я запишу тебя по графе «легочная чума».
— Арончик, — сказал отец, — ты все такой же, все споришь. Пусть он тебя зарегистрирует, он же на работе.
— Обширный инфаркт миокарда, — сказал я, — полученный из-за того, что этот осел Моше Вакнин внес законопроект о налогообложении членов кнессета.
— Инфаркт, — пожал плечами детина. — И я еще тут с ним время теряю. Восьмой уровень.
— А нельзя ли, — льстиво начала мама, — чтобы мы вместе влачили… На третьем.
— Нет, — сказал детина и растаял, будто его и не было.
— Ну вот, — вздохнул отец, — опять расстаемся. Ты вот что, сынок, как прибудешь к себе на восьмой, сразу подавай прошение о воссоединении душ. Или нас к тебе, или тебя к нам…
— Непременно, — сказал я, думая о том, что воссоединение с дорогими родителями станет последним делом, которым я займусь на этом свете.
Черные трубы тут, видимо, использовались как лифты. Я так решил, потому что именно по такой трубе отправился в путь на свой восьмой уровень. На этот раз свет в конце туннеля был не таким ярким и, к тому же, мерцал. А музыкальное сопровождение больше напоминало знакомые выкрики с места депутата Хаима Кугеля от партии Мапай. Мне даже показалось, что я различил его знаменитое «Чтоб ты так голосовал, как я неправ!» Но это, естественно, был сугубо акустический эффект, ибо Хаим был здоров как бык и выпады в свой адрес воспринимал с восторгом, поскольку это давало ему повод разразиться в адрес оппонента воинственной речью.
Когда я вылетел из трубы на пресловутом восьмом уровне, то оказался висящим без всякой опоры в бездонной пустоте. Не было черноты неба, чего я боялся больше всего. Все кругом светилось слабым розоватым сиянием, и в этом рассеянном свете я не сразу разглядел две души, которые ожидали моего прибытия. В одной душе я сразу признал великого Бен-Гуриона, а вторая показалась мне личностью не очень приятной наружности, но с богатым внутренним миром, который просвечивал сквозь полупрозрачную душевную оболочку.
— Дизраэли, — сказала эта душа, а Бен-Гурион добавил:
— Это хорошо, Арон, что ты помер. А то у нас в еврейском лобби был явный недобор. Теперь мы сможем провести, наконец, свой законопроект об индексации.
И я почувствовал, что возрождаюсь к новой жизни!
На восьмом уровне обитали политики всех времен и народов. Сразу после прибытия меня познакомили с каждым — здесь, в духовном мире, это оказалось нетрудно, и я мгновенно запомнил имена ста тринадцати миллионов шестисот пятидесяти тысяч душ. Я удивился тому, что за время существования человечества на планете было столько профессиональных политиков, но Бен-Гурион сказал, что на самом деле их было даже больше, но многих сейчас нет, поскольку они находятся в командировках на земле.
— Как это? — спросил я, тут же начав рассчитывать, как смогу использовать свое влияние в кнессете, если и меня пошлют в командировку.
— Очередное воплощение, — объяснил Бен-Гурион. — И не радуйся, Арон, воплощения выбирает модулятор случайных чисел, и тебе может достаться какая-нибудь дама с гнусным характером, и будешь ты в ней мучиться девяносто лет, потому что такие создания живут долго и нудно.
— Послушай, — сказал я, задав, наконец, вопрос, который мучил меня с момента прибытия. — Где мы — в раю или в аду?
— Да считай как хочешь, — отмахнулся Бен-Гурион, — какое это имеет значение? Если желаешь, чтобы жизнь твоя была раем, дружи со всеми и всем потакай. А если будешь постоянно спорить и наживать себе врагов, то можешь считать, что попал в ад.
— А какая здесь политическая система?
— Демократия, — поморщился Бен-Гурион.
— А еврейская община есть? — продолжал допытываться я. — Я понимаю, что здесь не может быть Израиля, потому что нет Иордана и не было Второго храма. Но евреи-то за тысячи лет прибыли сюда в больших количествах!
— Это да, — с гордостью за свой народ сказал Бен-Гурион. — У нас тут восемнадцать еврейских общин сефардского направления, четырнадцать — ашкеназийского, восемь общин евреев времен Первого храма, одиннадцать — Второго, и есть еще тридцать четыре общины евреев, которые вообще отказываются причислять себя к каким бы то ни было известным политическим и историческим течениям. Не мне тебе говорить, что на два еврея приходится три мнения, а с нашими древними предками было и того хуже — там на каждого еврея приходилось по меньшей мере восемь мнений, и далеко не каждый из них вообще понимает, какого мнения он придерживается в данный момент. Из-за этого-то нас и бьют.
— Как? — поразился я. — Бьют евреев даже здесь?
— Ну, фигурально, конечно, выражаясь, — сказал Бен-Гурион. — Могут, например, не дать слова. Или отнять энергетический канал связи с землей. Да мало ли…
Я хотел было спросить об энергетическом канале, но нас прервали души раби Акивы, Рамбама и Голды Меир. Я узнал всех троих, но вовсе не потому, что они были похожи внешне на свои изображения, висящие
