Мама и смысл жизни

С этими словами Роза переглянулась с Кэрол, и они обменялись костяными ухмылками сообщников. Я ненавидел этот зловещий заговор. Мне хотелось встряхнуть их так, чтобы у них загремели кости. Мне хотелось заорать: «Хватит пить диетическую колу! Держитесь подальше от этих проклятых тренажеров! Это не шутки — вас обеих отделяют от смерти только пять-шесть фунтов веса, и когда вы наконец закончите умирать, всю вашу жизнь можно будет уложить в эпитафию из трех слов: Я умерла худой.»

Но, конечно, я удержал эмоции при себе. Вспышкой я ничего не добился бы, только разорвал бы непрочные нити отношений, которые мне сегодня удалось выстроить. Вместо этого я сказал Розе:

— Ты заметила, что в разговоре с Мартином уже выполнила часть своей программы? Ты хотела, чтобы тебя кто-нибудь понял, и Мартину, кажется, это удалось.

Затем я повернулся к Мартину.

— Что ты чувствуешь по этому поводу?

Мартин молча уставился на меня. Я подумал, что, может быть, такой оживленный разговор не выпадал на его долю уже много лет.

— Помнишь, — напомнил ему я, — ты сказал в начале встречи, что больше никому ничем не можешь помочь. А Роза только что сказала, что ты ей помог. Ты ведь тоже слышал?

Мартин кивнул. Я видел, что у него блестят глаза, и он слишком взволнован, чтобы говорить. Достаточно. Я воспользовался крохотной зацепкой и хорошо поработал с Мартином и Розой. По крайней мере мы уйдем со встречи не с пустыми руками (сознаюсь, что я думал об ординаторах не в меньшей степени, чем о пациентах).

Я снова повернулся к Розе.

— Что ты чувствуешь по поводу слов Магнолии? Конечно, вряд ли можно уехать из Калифорнии, чтобы поесть, но я видел — Магнолия сделала усилие, чтобы помочь тебе.

— Усилие? Странно, что вы так говорите, — ответила Роза. — Я не думаю, что Магнолия делала усилие. Дарить для нее естественно, как дышать. Она — чистая душа. Жаль, я не могу взять ее к себе домой или поселиться у нее.

— Детка, — Магнолия одарила Розу огромной улыбкой во все тридцать два зуба, — тебе не захочется ко мне в гости. Скока их ни прыскай, они все ползут и ползут.

Очевидно, Магнолия говорила о своих галлюцинаторных насекомых.

— Вам бы Магнолию взять к себе на работу, — сказала Роза, обращаясь ко мне. — Вот она мне по- настоящему помогает. И не только мне. Всем. Даже медсестры к ней ходят со своими бедами.

— Детка, ну что ты. У тебя всего так мало. Ты такая худенькая, мне ничего не стоит тебе помогать. И у тебя большое сердце. О тебе приятно заботиться. Приятно помогать. Для меня это лучшее лекарство.

— Это для меня лучшее лекарство, докта, — повторила Магнолия, обращаясь ко мне. — Тока людЯм помогать, больше мне ничего не надо.

На несколько секунд я онемел. Магнолия меня зачаровала — мудрые глаза, располагающая улыбка, щедрые материнские колени. И руки — совсем как у моей матери: обильные мягкие складки плоти спадают, закрывая косточки локтей. Как хорошо, наверное, когда тебя обнимают, укачивают эти шоколадные руки, похожие на подушки. Я подумал обо всех тяготах своей жизни — писание книг, преподавание, консультации, пациенты, жена, четверо детей, финансовые обязательства, инвестиции, а теперь еще и смерть матери. Мне нужен покой, подумал я, утешение в стиле Магнолии, вот что. Покой в объятьях толстых рук Магнолии. Мне вспомнился припев старой песни Джуди Коллинз: «Столько печали… Столько несчастий… Но если как- то… сложишь свои печали и мне отдашь… Я своею рукою… их успокою… Отдай их мне.»

Я давно забыл про эту песню. Много лет назад, когда я впервые услышал нежный голос Джуди Коллинз, поющий: «Сложи свои печали и мне отдай», у меня в душе родилось желание. Мне хотелось влезть прямо в радиоприемник, найти эту женщину и излить ей свои печали.

Из забытья меня выдернул голос Розы:

— Доктор Ялом, вы спрашивали, почему я думаю, что другие люди в этой группе лучше меня. Теперь сами видите. Видите, какая Магнолия замечательная. И Мартин тоже. Они оба заботятся о других. А мне все всегда говорили, что я эгоистка — папа с мамой, сестра. И правильно говорили. Я никогда не стараюсь ничего ни для кого сделать. Мне нечего дать людям. Единственное, чего я хочу, это чтоб меня оставили в покое.

Магнолия наклонилась поближе ко мне.

— Эта девочка такая художественная, — сказала она.

«Художественная» — странное слово. Я подождал, желая узнать, что она имеет в виду.

— Видели бы вы одеяло, которое она вышивает для меня на трудотерапии. В середине две розы, а по краям она вышивает масенькие фиалочки, штук двадцать, должно быть, вдоль всего края. И края подрубила таким красивым красным швом. Детка, — Магнолия повернулась к Розе, — может, ты принесешь то одеяло завтра на группу? И ту картинку, которую ты нарисовала?

Роза покраснела, но кивнула в знак согласия.

Время шло. Вдруг я понял, что не выяснил, как может группа помочь Магнолии. Меня слишком зачаровала ее многообещающая щедрость и припев старой песни: «Я своею рукою… их успокою… Отдай их мне.»

— Знаешь, Магнолия, ты тоже должна что-нибудь получить от этой встречи. В начале ты сказала, что хочешь сегодня научиться получше слушать. Но я поражен тем, насколько хорошо ты уже умеешь слушать — удивительно хорошо. К тому же ты наблюдательна: видишь, сколько всего ты запомнила про одеяло, которое вышивает Роза. Поэтому, я думаю, здесь тебе нечего улучшать. Как еще группа может тебе помочь?

— Не знаю, как.

— Сегодня люди сказали о тебе много хорошего. Что ты чувствовала при этом?

— Ну… конечно, мне было приятно.

— Но, Магнолия, мне почему-то кажется, что ты не в первый раз это слышишь. Мне кажется, люди всегда любили тебя за то, что ты им так много даешь. Это самое и медсестры говорили сегодня перед встречей группы — что ты вырастила родного сына и пятнадцать приемных детей, и продолжаешь дарить себя людям.

— Уже нет. Теперь я ничего не могу дать. У меня ноги не ходят, и эти… ползают… — Она внезапно вздрогнула, но мягкая улыбка не ушла с лица. — Я не хочу обратно домой.

— Магнолия, я вот что хочу сказать: когда люди говорят тебе то, что ты и без них знаешь, это не очень полезно. Чтобы была польза, мы должны дать тебе что-то другое. Может, мы должны помочь тебе узнать что-то новое про себя, рассказать что-то такое, что мы видим со стороны, а ты не замечаешь, о чем ты, может быть, никогда и не знала.

— Я ж вам сказала, мине ничего не надо кроме как людЯм помогать.

— Я знаю, и эта черта мне очень нравится. Но, ты знаешь, ведь всем людям приятно помогать другим. Мартин, например — видишь, как важно для него, что он понял Розу и тем самым помог ей.

— Мартин — это что-то. У него ноги не ходят, зато у него есть голова на плечах, и она отлично варит.

— Ты действительно помогаешь другим, и у тебя это хорошо получается. Ты — чудо, и Роза правильно говорит, больнице следовало бы взять тебя на работу. Но, Магнолия… — я замялся, чтобы усилить эффект следующих за этим слов, — другим будет полезно, если и они смогут тебе помочь. Ты все отдаешь людям, и потому они не могут помочь тебе и тем самым получить пользу и для себя тоже. Когда Роза сказала, что хотела бы поселиться у тебя, я тоже подумал, как замечательно было бы все время ощущать твою поддержку. Я бы этого тоже хотел. Я был бы просто счастлив. Но потом я подумал об этом еще и понял, что никогда не смог бы отплатить тебе за такую помощь, не смог бы помочь тебе, потому что ты никогда не жалуешься; сказать по правде, — тут я опять сделал паузу, — ты бы лишала меня удовольствия, не позволяла ничего дать тебе.

— Я никада не думала про это, — задумчиво кивнула Магнолия. Улыбка ее исчезла.

— Но это ведь правда, верно? Может быть, наша задача в этой группе — помочь тебе научиться жаловаться. Может быть, тебе нужно испытать, каково это — когда слушают тебя.

— Моя мамка всегда говорила, я ставлю себя в последнюю очередь.