посматривал на нависающие над головой камни и ежился, Однако утес казался слишком массивным, чтобы обрушиться им на головы. Они ехали в полутьме.
Далеко впереди Юэ увидел солнце: всадники один за другим выбирались из-под тени утеса на солнечный свет. Вокруг сверкал снег, снежные глыбы причудливыми фигурами громоздились над освещенной часть долины.
' Вчера и сегодня солнце светило ярко. Снег тает…'
Некоторые ноздреватые голубые в солнечных лучах ледяные глыбы выглядели устрашающе подточенными веселыми ручейками, стекавшими на дорогу, пересекавшими ее тут и там и исчезавшими в пропасти слева. Цокот копыт разносило долгое горное эхо.
Потом эхо донесло до него женский голос, напевавший беззаботную песенку на незнакомом языке. Голос взлетал почти до визга, потом снижался до шепота, оставляя какое-то рваное, неприятное чувство. Откуда здесь женщина?
Поначалу ему показалось, что голос звучит совсем поблизости, однако, приглядевшись, Юэ рассмотрел маленькую фигурку далеко впереди. Человек сидел над тропой, на снежном валуне, беспечно свесив ноги. Длинные черные волосы трепал ветер. Фу Йи слегка замешкался, движение колонны замедлилось, однако потом выровнялось опять. Видимо, на женщину решили не обращать внимания.
Однако она сама решила не оставлять без внимания проезжавших внизу. Пронзительно расхохоталась, потом вскочила, и принялась кидать в проезжавших воинов куски льда, выкрикивая незнакомые слова ' Дархан! Хэчу! Дархан! Хэчу!'. Юэ поднял руку, приказывая остановиться: он и его воины как раз должны были вывернуть из тени утеса, а оттуда солнце будет слепить глаза. Впереди что-то происходило, и Юэ изо всех сил всматривался в далекую маленькую фигурку, нелепо плясавшую на снегу в такой опасной близости от края, что это пугало.
' Она сумасшедшая,' – промелькнуло в голове.
Фу Йи, видимо, это тоже начало нервировать. Снизу легким безобидным прутиком прилетела стрела, вонзилась женщине в живот: Юэ видел, как она вдруг недоуменно остановилась, рассматривая торчащее из живота оперение. Медленно, словно во сне, упала на колени, съехав еще ближе к краю. А потом она закричала: пронзительно, долго, на одной высокой вибрирующей ноте. Чалый Юэ всхрапнул и попятился. Крик звенел, метался в ущелье, отражаясь от стен. Потом к нему вдруг прибавился долгий, нечеловеческий звук, словно в глубине гор со скрипом открывались гигантские ворота. Воины впереди как завороженные, смотрели вверх, раскрыв рты. Горы задрожали.
– Назад, под утес! – проорал Юэ. Теперь ему стало наплевать, что делает командующий, и что он соизволит приказать. Он краем глаза успел увидеть, что впереди по склону клубится широкой полосой снежное облако, приближаясь с ужасной быстротой. Дальше он не стал смотреть, – развернул чалого, вскочил в седло, и рванул назад что было мочи. Коня уговаривать не приходилось: он несся как обезумевший, кусая в круп скачущих впереди лошадей.
Юэ почувствовал, как лавина обрушилась на тропу сзади, всем телом, и лошадь тоже: чалый взвизгнув, присел на задние ноги, беспомощно кося на раскрывавшуюся внизу пропасть. Юэ буквально вынесло из седла, когда он потянул коня вбок и прижался к скале: следом за вторым долгим стоном пришла ударная волна из бешено несущегося снега и камней. Какое-то время Юэ ничего не соображал, его вместе с конем мгновенно по горло засыпало снегом, пронесло несколько корпусов вперед и оставило. Оставило.
Рев и грохот затихали далеко внизу. Сверху осыпался еще целый сугроб снега, но уже без той ужасной разрушительной силы, что приносит лавина. Юэ выплюнул снег, вытер запорошенное лицо и осторожно глянул вверх: тихо. Видимо, утес спас их: лавина нашла себе более пологое русло и низверглась по обе стороны от него, сохранив жизни людям, укрывшимся у его подножия. Рядом один за другим, отряхиваясь и отплевываясь, выныривали из снега его воины, – оглушенные и напуганные. О том, что впереди кто-то мог остаться в живых, не могло быть и речи: русло лавины пришлось как раз туда, где проезжал Фу Йи, и снежный ком увлек за собой всех: его, все его войско, безумную умирающую женщину… Юэ спасло, прежде всего, его промедление, за что он какое-то время страстно и косноязычно благодарил каждого из богов Великой Девятки по отдельности и всех вместе.
Придя в себя настолько, чтобы не тряслись колени и голос не срывался в сип, Юэ отдал приказ немедленно возвращаться. Это было непросто, учитывая, что тропу засыпало на высоту его роста, а кое-где и выше, а расчищать завалы было нечем, однако люди подчинились без возражений. Кто знает, может, лавина повторится, – вон еще сколько снега осталось наверху. Иные не дошли до тропы совсем немного, – плотные слежавшиеся голубоватые глыбы, наверняка тяжелые, как камень. Говорить о том, что следует работать молча, не было необходимости.
Им удалось пробиться сквозь засыпавший тропу снег только уже практически в темноте. Копыта коней, обмотанные войлоком, тихо ступали по тропе, когда они, – молчаливые, усталые, подавленные, принялись спускаться туда, откуда так недавно приехали в количестве, впятеро превышавшем оставшихся в живых. Да, не только человек может быть безжалостным убийцей.
Едва опасность быть вновь застигнутым лавиной миновала, Юэ объявил привал. Усталые люди попадали, даже не расседлав лошадей. Юэ тоже чувствовал, что его веки слипаются. Его охватило внезапное сожаление: кто знает, не отдай Фу Йи приказ подстрелить эту несчастную, быть может, они все бы сейчас остались живы…
' И маленький камушек может погубить город…'
Глава 12. Круги по воде
К югу от Йоднапанасат лежат два озера, – Мон и Тхиба, которые поэты Ургаха уже много веков называют 'очами Йодна'. И действительно, словно два голубых глаза, чуть удлиненные, в оправе полей и лесов, смотрят они на путника с южных перевалов, откуда из далеких жарких стран, отделенных от Срединной империи горными хребтами, могучими реками и непроходимыми болотами, привозят в Йодна камни густо-красные, как кровь и прозрачные и искристые, как капли воды на солнце. Эти озера, по весне вбирая в свои берега талые воды с близлежащих гор сотнями маленьких ручейков, снабжают столицу Ургаха чистой и вкусной водой, которая, согласно древним трактатам, является лучшей из всех видов вод под девятью небесами. Потому берега их издревле считаются священными, дабы их не засорило нечистое дыхание человека или, и того хуже, нечистое дело рук его – убийство. В священных платановых рощах на берегах обоих озер без всякого страха ходят на водопой пугливые косули, гнездятся роскошные серебряные фазаны и дикие коты, манулы, весной дико завывают в зарослях тростника. Набирать воду из озера карается смертью, и об этом сложено немало красивых легенд. Однако местные жители и впрямь предпочитают брать воду из питающих озера ручьев, и окружают их тысячами различных суеверий. Только самые отпетые нечестивцы решаются приблизиться к озеру, не говоря уж о том, чтобы выловить оттуда гигантских, привольно резвящихся на водной глади карасей и тайменей, которых, кажется, руками можно наловить – до того их много.
Ешей, правда, был как раз из таких. А куда деваться бедному плотнику, если в год пришлось справить трое похорон? И одни-то похороны требуют таких трат, что потом полгода приходится вспоминать, когда последний раз едал досыта. А тут трое! И мать, и отец, и жена, – вот ведь какая напасть! Но Ешей был почтительным сыном и любил свою жену – как было не совершить все положенные обряды, не отвести тризну, не заплатить монахам, чтобы провели ночь над умершимм и проводили их в Страну Бессмертия?
Только вот все они, ставшиеся в этой юдоли печали, – и он сам, и тринадцатилетняя дочь, и младший сын, баловень матери, скоро отправятся следом – в доме уже три дня ни крошки! Вот Ешей и решился на неслыханный поступок: пусть его самого в аду будут терзать демоны, зато хоть дети выживут. Еще с утра Ешей тайком ушел из деревни к озеру Мон, что меньше по размерам и ближе к столице, детям наказал ждать. Смастерил наскоро бредни да и засел в прошлогодних тростниках. Холодно еще, к утру вода подергивается тонким, как слюда, ледком, но днем уже рыба плещется так, что слюнки текут!
Сидел долго, до темноты, пока не услышал, что в бредень набилась рыба, привлеченная приманкой. Рванулся, вытащил на сушу тяжелый бредень и, не веря своему счастью, ощупал добычу: целых три жирных тяжелых рыбины трепыхались, тускло взблескивая в лунном свете. Оглушил точным ударом, и трясущимися
