самим смешно будет. Правда, за эти два года каждый наваляет столько глупостей, что потом уже никогда не срастется. Ссора и спешка – самые тупые лекарства.
Багров слушал Ирку рассеянно. Он, видимо, все еще строил планы ликвидации Снежной королевы, которую охраняли дивизии снеговиков.
– В общем, мысля такая, – подытожила Ирка. – Есть любовь и есть «любо-у-ффь». А у твоих домовых где-то посередке.
– И что же им тогда делать?
– Терпеть друг друга, чего бы это ни стоило. И вообще поменьше торопиться. Короче: чем больше хочется пороть горячку – тем больше надо ее отпарывать!
Багров воспринял слова Ирки слишком по-своему и внезапно, почти без повода, разозлился. Ирка давно заметила: каждый слышит лишь то, что может, а совсем не то, что ему говорят. Скажи трем разным людям: «Я не могу пойти в кино!» Первый услышит, что ты не хочешь пойти именно с ним и с горя наглотается канцелярских скрепок. Другой решит, что у тебя болит голова и ты готовишься к экзамену. И лишь третий верно угадает, что кино для тебя слишком интеллектуально, и отведет тебя на футбол.
– Слушай: вам, светлым, как-то очень многого нельзя! Прям не жизнь, а тюрьма! – сказал Багров, потирая распухшую переносицу.
Рентген показал, что трещины нет, но все равно под правым глазом был насыщенного цвета фонарь, а под левым – фиолетовая смазанная тень. Позавчера Матвей зачем-то поспорил с Иркой, что подойдет к Таамаг и поцелует ее в щечку. Спор-то он, конечно, выиграл, но переносица при этом пострадала.
Багров во многом был противоречивый персонаж. Когда у него все было плохо и он без пищи и сна бежал по лесу с волчицей на поводке, падая где придется от усталости, он задумывался, страдал и просветлялся. Когда же все было благополучно, и Ирка рядом, и близкой опасности лишиться ее не наблюдалось, – темнел, становился жестким и циничным. Казалось, чтобы Багров оставался хорошим, его надо постоянно, день и ночь, стучать по лбу и ломать об него палки. Чтобы пластилин оставался мягким, его надо непрерывно разминать. Оставленный же в покое, он моментально станет жестким, как бревно.
Ирка пожала плечами. Фраза «вам, светлым» ей не понравилась. Она как минимум подразумевала, что «нам-то, темным, можно все».
– А тебе какое «зя» нужно? «Сердечная лавочка закрыта в связи с тотальной переоценкой ценностей!» – напомнила Ирка.
Это фраза ей ужасно нравилась. Она даже собиралась вывести ее на принтере и повесить на дверь.
– Все равно тюрьма! Тюряга! – повторил Багров с вызовом.
– Кому как, – заметила Ирка. – Тебя послушать, так самая полная свобода – в Нижнем Тартаре. Убивай, кради, друзей предавай…
– Это не свобода. Свобода – это когда в любой ситуации ты можешь сказать как «да», так и «нет», – заспорил Багров. – А если того нельзя, сего нельзя – это не свобода. Мне так не нравится, когда тебе все заранее навязывается.
– Ничего тебе не навязывается. Выбор-то всегда за тобой. Просто тебя честно предупреждают: выпьешь воды из лужи – козленочком станешь. Если ты, конечно, заранее не овцебык. Я уже повыла на луну – мне хватило. И вообще, если ты такой свободный и делаешь все, что хочешь, – иди разбей часы на Спасской башне!
– Да запросто! – сказал Багров, вставая. – Стрелку с собой минутную притащить, чтоб ты поверила? Хотя она небось окажется метра три.
– Прр! Отбой! – притормозила его Ирка. – Я забыла, что ты случай особый. Для тебя часики распатронить – не геройство.
– Почему это не геройство?
– Потому что ты некромаг и ничем не рискуешь!.. Вот ты говоришь: «да»-«нет»! Как бы не так! Легко психу сказать себе «не психуй!», обжоре – «не ешь!», а трусу – «не убеги»? Поэтому в варианте «да» и «нет» – будет всегда «да-да-да-да-да-да».
Матвей провел пальцем по переносице и поморщился.
– Вроде в челюсть не били, а улыбаться все равно больно, – сказал он задумчиво. – При чем тут все это? Ты не понимаешь! Я тебя просто люблю! – беспомощно сказал Матвей.
– Вот именно. Просто. Ты меня просто, а я тебя сложно! – неосторожно ляпнула валькирия-одиночка и, покраснев, отвернулась.
С ней вечно так случалось: погонится за красным словцом и случайно брякнет правду.
Ирка поболела часов до четырех, после чего осознала, что болеть ей дольше не хочется, и позволила себе выздороветь. Привычно ловя руками узлы, она спустилась по канату и отправилась сменить Антигона, выпасавшего Зигю.
Зигя сидел в песочнице и, сопя, насыпал песок в четыре трофейных ведра и одну красную грузовую машину. Ведра и машина достались ему как трофей после других детей, которых при приближении Зиги в панике растащили их мамы. Одиночество угнетало гиганта. Он грустил, что с ним никому не разрешают играть. Вроде как и шорты на нем новые, и пляжные тапочки восхитительно шлепают при ходьбе, а вот сидит себе в песочнице один, и все тут. Даже лопаткой треснуть некого.
Майки он носить отказывался – любая майка резала ему под мышками. Мощные мышцы торса раздувались так, что, казалось, кожа рискует лопнуть. Руки провисали до колен. Заросшую ржавой шерстью грудь рассекали четыре грубо зашитых шрама, не считая пулевых, которые заросли сами. На правом плече клеймо:
«Собственность мрака – инв. № 8775-913
Внимание! В случае гибели не подходить ближе 10 метров – самоуничтожение!»
Если добавить к этому мощные надбровные дуги, лысый череп и вмятину от палицы на лбу, то дальнейшее описание можно оставить.
Ирка стояла рядом, сдувая с глаз челку, читала книжку и ощущала себя не столько валькирией- одиночкой, сколько матерью-одиночкой. Зигю ей спихнули Эссиорх с Улитой, заявив, что кто доброе дело начал, тот его и доделывает. Принцип-то хороший, ничего не скажешь. Правда, новых добрых дел после него начинать уже не хотелось.
Август и начало сентября Ирка по внутреннему ощущению провела неплохо, только вот обострилась прежняя ее болезнь – многочитательность. Или точнее:
– Это оттого, что ты читаешь книги, чуждые тебе. Если чувствуешь, что с книгой что-то не так, фальшь, ложь, чужеродность – откладывай. И с фильмами то же самое! Не досматривай, если возникнет ощущение, что он какой-то не такой! А то так сам себе нагадишь – трактором не уберешь. По себе знаю, – как-то по- дружески заявила ей Бэтла.
Она переехала жить на красную ветку, на Большую Черкизовскую улицу, и заглядывала почти каждый день.
– Как же я могу не закончить книгу, когда я уже ее начала? – озадачилась Ирка.
Валькирия сонного копья улыбнулась.
– В том-то и проблема. Жадность губит фраера, а перфекционизм – вечную отличницу.
Любовь к чтению сближала Ирку с Матвеем. Правда, имелось существенное отличие. Ирка как идеалистка читала для того, чтобы честно жить по-прочитанному. Багров же потреблял литературу скорее как грамотный складыватель буковок, с позиции: «Ну-с, чем вы меня еще порадуете?»
К тому же Ирка читала ежедневно, без пауз, а Матвей запойно. Он мог прочитать три книги за два дня, а потом не читать, допустим, месяц. Новую порцию впечатлений и мыслей он заглатывал жадно и не разбирая, как крокодил добычу, после чего долго – несколько дней или недель – ее переваривал.
Недалеко от площадки стояли две девушки, связанные одними, честно разделенными наушниками. Одна все время повторяла «мой парень, мой парень…», при этом отчаянно завираясь. Другая молчала и тихо завидовала.
«А парень-то знает, что он твой? Может, ему до сих пор мерещится, что он свой собственный?» –
