— Большое спасибо. Может быть, то, что вы рассказали, нам поможет. Вы не припомните какие-нибудь подробности об этом начальнике — если он им в самом деле был?
— Он был высоким, очень высоким. — Деккер впервые за весь разговор слегка улыбнулся. — Не нужно быть очень высоким, чтобы казаться выше меня. Но этому человеку я не доставал даже до плеча. Он был сантиметров на десять-двенадцать выше вас. И худой, очень худой. На нем был длинный плащ синего цвета. Но этот плащ висел на нем, как на вешалке.
— Вы сказали, что у капюшонов были отверстия, а не щели. Вы видели глаза высокого мужчины?
— Нет, даже глаз я не видел. На нем были защитные очки. Темные очки от солнца.
— Темные очки? Я же спрашивал вас, не было ли чего-нибудь странного в этих людях. Вам не показалось странным, что этот человек носит защитные очки ночью?
— Странным? Почему я должен считать это странным? Послушайте, лейтенант, холостяки вроде меня проводят много времени у телевизора. А там негодяи всегда носят темные очки. Иначе как бы мы узнали, что они негодяи?
— Верно, верно! — Ван Эффен повернулся к свояку Деккера. — Как я понял, мистер Беккерен, вам повезло и вы избежали общения с этими джентльменами?
— Вчера был день рождения моей жены. Мы были в городе. Праздничный обед и шоу. Ну да, эти злодеи могли украсть мое суденышко в любое время. Я мог и не узнать об этом. Если уж эти люди следили за моим свояком, то могли следить и за мной. В таком случае они знали, что я навещаю свой катер только по выходным.
Ван Эффен повернулся к де Граафу.
— Вы хотели бы осмотреть суда, сэр?
— Вы считаете, что мы можем там что-либо найти?
— Нет. Но, может быть, мы смогли бы понять, что эти люди там делали. Могу поспорить, что они не оста вили никаких следов. Там даже самый упорный полицейский ничего не найдет.
— Это может оказаться пустой тратой времени.
Свояки направились к своей машине, двое полицейских — к древнему потрепанному «пежо», у которого, к тому же был древний двигатель. На машине не было ничего, что указывало бы на ее принадлежность к полиции. Даже радиотелефон был спрятан. Де Грааф осторожно опустился на скрипучее сиденье, оказавшееся абсолютно твердым.
— Я воздержусь от жалоб и стонов. Мне кажется, что на улицах Амстердама подобных машин никак не меньше пары сотен. Я ценю твою страсть к анонимности, но ведь ты бы не умер, если бы поставил сюда нормальное сиденье?
— Мне казалось, что этот небольшой штрих создает ощущение подлинности. Впрочем, сиденье можно заменить. Удалось вам выудить какую-нибудь интересную информацию в этом доме?
— Ничего такого, чего бы ты не нашел. Интересно, что высокого мужчину сопровождали двое немых. Тебе не приходило в голову, что если начальник, как определил его Деккер, иностранец, то его подручные могут также оказаться иностранцами, причем неспособными сказать ни слова по-голландски?
— Приходило. И это вполне возможно. Деккер сказал, что начальник отдавал приказания. Из этого следует, что остальные двое говорят или, по крайней мере, понимают по-голландски. Хотя это, может быть, и не так. Отдаваемые приказания могли вообще ничего не значить — их отдавали просто для того, чтобы создать впечатление, что остальные двое — голландцы. Жаль, что Деккер никогда не бывал за границей. Иначе он мог бы — может быть, мог бы — определить, откуда родом высокий незнакомец. Я говорю на трех языках, а ты,
Питер, и более того. Как по-твоему, если бы мы услышали речь этого человека, мы смогли бы определить, откуда он родом?
— В принципе это возможно. Но только в принципе. Я знаю, о чем вы думаете, сэр. О магнитофонной записи, сделанной помощником редактора. Но тут у нас шансов еще меньше — телефон искажает голос. А эти террористы не похожи на людей, которые совершают ошибки. Кроме того, даже если бы нам удалось определить страну, откуда они приехали, как, черт возьми, это помогло бы нам их выследить?
Де Грааф зажег очень темную манильскую сигару. Ван Эффен опустил окно. Де Грааф не обратил на это внимания. Он сказал:
— Ты прекрасный утешитель. Дайте нам еще немножко фактов — или давайте раскопаем еще немножко фактов — и это нам очень поможет. Что же мы знаем? Что этот парень иностранец, и даже это еще не факт, а догадка. Кроме этого мы знаем, что он тощий, как грабли, и что у него что-то неладно с глазами.
— Неладно? Неладно с глазами? Все, что мы знаем, — это то, что он носит защитные очки в ночное время. Это может что-нибудь значить, а может и ничего не значить. Это может быть просто причудой. Может, этот тип считает, что в очках он красивее. А может, как сказал Деккер, этот террорист считает, что защитные очки — необходимый атрибут для негодяя высокого класса. Может быть, он носит их по той же причине, что и охрана американского президента. То есть потому, что, когда человек в темных очках, не видно, куда он смотрит. И, таким образом, потенциальный злоумышленник не знает, смотрят на него охранники иду нет, и это мешает ему действовать. Или же этот высокий страдает от некталопии.
— Да, конечно. Некталопия. Каждый школьник знает. Я уверен, Питер, что на досуге ты меня просветишь.
— Это занятное старинное словечко для обозначения довольно древней болезни. Мне говорили, что это единственное голландское слово с двумя строго противоположными значениями. С одной стороны, это слово означает ночную слепоту, то есть потерю зрения после захода солнца. Причины этого явления до сих пор не изучены. Это же слово может означать дневную слепоту, то есть способность хорошо видеть только ночью. Причины этого явления также неизвестны. Какое из значений ни возьми, болезнь эта редкая. Но о ее существовании известно давно. В темных очках, которые мы имеем в виду, могут быть специальные корректирующие линзы.
— Мне кажется, что от какой бы разновидности этой болезни ни страдал преступник, из-за нее он должен сталкиваться с серьезными трудностями в своей деятельности. И домушник, который работает при свете дня, и грабитель, который трудится под покровом ночи, будут все же несколько ограничены в передвижении, если они больны этой болезнью. Я немного увлекся. Вообще-то, я предпочитаю более старомодные приметы: шрам над глазом, косоглазие или нервный тик, необычно яркую, двухцветную радужную оболочку или глаза разного цвета. Хорошо, если у преступника бельмо на глазу или такая светлая радужная оболочка, что ее трудно отличить от белка. Может, он страдает заболеванием щитовидной железы, которое приводит к пучеглазию. Или у него вообще один глаз. В любом из этих случаев у злоумышленника есть физические дефекты, из-за которых без темных очков он был бы немедленно обнаружен.
— Теперь нам нужно только запросить у Интерпола список преступников всего мира, имеющих дефекты глаз. Таких может оказаться десятки тысяч. Даже если бы в списке было бы всего десять человек, и то нам бы это мало помогло. Кроме того, велика вероятность того, что за нашим преступником вообще ничего не. числится, — размышлял вслух ван Эффен. — Возможно, что Интерпол мог бы дать нам список всех преступников-альбиносов. Им также нужны очки, чтобы скрыть глаза.
— Лейтенант изволит шутить, — мрачно заметил де Грааф.
Он попыхтел своей сигарой, потом удивленно воскликнул:
— Но, черт возьми, Питер, вполне возможно, что ты прав!
Ехавший впереди них Деккер сбросил скорость, собираясь остановиться. Ван Эффен сделал то же самое. Два суденышка стояли бок о бок у берега канала. Оба они были метров одиннадцать-двенадцать в длину, с двумя каютами и полуютом. Двое полицейских вместе с Деккером поднялись на катер. Беккерен отправился на свое судно, стоявшее немного впереди. Деккер спросил:
— Ну, джентльмены, что бы вы хотели осмотреть в первую очередь? Де Грааф спросил:
— Давно ли у вас это судно?
— Шесть лет.
— В таком случае, мы с лейтенантом можем не утруждать себя проверкой чего бы то ни было. После шести лет вы знаете здесь каждый уголок, каждую царапину. Поэтому мы были бы вам признательны, если бы вы сами провели осмотр. Просто скажите нам, все ли на месте. Если найдете что-нибудь даже совсем
