— Я знал это, мой мальчик, — и лучезарная улыбка осветила его лицо. — И мы поспешим. Мы не можем рассказать людям о поступках этого негодяя; но я знаю, что, не найдя вас в своем доме, он догадается о том, что вы видели его пробирающимся сквозь кусты, и что вы бросились с вашим открытием либо к дяде, либо ко мне.
Пастор повернулся, чтобы подхватить свой плащ, когда мы услышали стук в дверь кабинета, сопровождаемый голосом моего дяди:
— Сэквил, вы здесь? С вами ли моя племянница и Сен-Лауп? Я прождал вас в церкви не менее получаса. Почему вы медлите?
Двух больших шагов хватило пастору, чтобы добраться до двери и распахнуть ее?
— Вы ждали нас в церкви? Почему?
— Из-за венчания, конечно. Только не говорите мне, что они еще не прибыли! — резко выразил дядя свое недовольство, окуривая комнату с раздражением человека, которого ради брачной церемонии заставили оставить свои важные дела, а он вдруг узнает, что жених и невеста еще не приехали.
— Венчание?! — с изумлением воскликнул м-р Сэквил.
— Конечно. Я понял из слов мосье де Сен-Лаупа, что он уже обо всем договорился с вами. Его вызвали в Нью-Йорк по каким-то неотложным делам, и сейчас он не может сказать, когда ему представится возможность вернуться. Он пришел ко мне час назад и умолял меня о немедленной свадьбе. Я передал ему записку от Фелиции, прося ее уступить просьбе Сен-Лаупа и пойти с ним в церковь. Мы должны были встретиться там через полчаса. Самое досадное, что я оставил дела крайней важности. Полагаю, дитя до сих пор возится со своими безделушками и украшениями.
— Вы дали Сен-Лаупу записку, в которой просили мисс Фелицию последовать за ним? — медленно произнес пастор.
— Просил встретиться со мной здесь в церкви, — возразил дядя, немедленно взявший на вооружение против скрытой критики иные интонации. — И, конечно, с ее обрученным супругом, человеком чести…
— Человеком бесчестия и зла, сэр! — громогласно произнес священник. — Роберт, бегите к дому вашего дяди. Когда вы убедитесь в том, что должно было произойти, немедленно приказывайте закладывать карету. Усаживайте Барри на козла и в экипаже возвращайтесь сюда за нами.
Отдавая эти распоряжения, пастор вручил мне мои пистолеты и положил на стол две мерцающие тяжелые пули.
— Зарядите их, пока будете ожидать экипаж, — приказал он. — Если бы я мог, я бы положил в ваш нагрудный карман святое причастие. Но, во всяком случае, в 39 — м параграфе ни слова не сказано против серебряных пуль.
Столь велика была его убежденность в правоте своих слов, что мой дядя оказался в состоянии лишь молча и изумленно взирать на него. Но затем, облачившись в тогу благородного негодования, решительно произнес:
— Ты можешь идти, Роберт, — сказал он, — и поступать так, как будет угодно м-ру Сэквилу. Но я думаю, что ты найдешь карету мосье де Сен-Лаупа у дверей моего дома, если, конечно, не встретишь ее по дороге сюда. Что-либо иное представляется мне немыслимым.
— Карета Сен-Лаупа в этот момент бешено разбрызгивает грязь на дороге в Нью-Йорк, — резко отпарировал м-р Сэквил. — Мой добрый старый дружище, сейчас вы должны слушаться меня. Этот француз… Вы игнорировали мои советы, вы заставляли замолкать меня, когда я хотел поделиться с вами теми выводами о его персоне, к каким я пришел в результате длительных размышлений. Но вам придется выслушать меня сейчас, хотя это может быть уже и слишком поздно.
Я не стал более медлить и со всех ног кинулся прочь. События в доме дяди развивались точно так, как и предсказывал священник. Карета с Сен-Лаупом и Фелицией, захватив багаж девушки и ее горничную, укатила в направлении церкви часом раньше. Ожидая Барри, я извлек из своих пистолетов старые пули и перезарядил их. Это действие послужило некоей отдушиной для моего нетерпения и беспокойства; но при этом я чувствовал, словно в ночном кошмаре, как я всаживаю в дом эти серебряные пули…
Когда через полчаса после моего ухода из дома приходского священника Барри остановил экипаж перед его воротами, торопливо вниз по дорожке сбегал только м-р Сэквил. Дядя с мертвенно-бледным лицом опирался на одну из колонн маленького белого портика. От обычной напыщенности его осанки не осталось и следа: он походил на сплющенный мешок, из которого выпустили весь воздух. Дядя помахал мне своей большой рукой, запястье которой обрамляла кружевная гофрированная манжета, и я увидел его шевелящиеся губы, из которых не вылетал ни один звук. Наконец он с трудом прошептал:
— Убей его, Роберт. Застрели злодея, как собаку, — шипел он. — Ты будешь оправдан. Я хочу увидеть его смерть.
— Пусть Бог простит меня, — прошептал пастор после того, как дал Барри указания и опустился на подушки сиденья рядом со мной. Карета накренилась и быстро покатила вперед.
— Боюсь, я дал волю своему гневу на этого бедного и несчастного старика. Но он вынудил меня к этому. Он едва не запрещал мне отправляться в погоню за этим негодяем, надоедливо толкуя о чести этого подлеца и сочиняя все новые и новые объяснения и оправдания его действиям. Но я должен был высказать ему свое осуждение в более мягкой и великодушной форме, — добавил он с сожалением.
— Вы считаете, что могли заставить дядю поверить в то, в чем не сомневаетесь сами? — недоверчиво спросил я.
— Я помог его душе поверить в то, во что она способна верить. Если мы не догоним их, его племянница завтра утром станет заложницей того негодяя, а когда он пресытится ею, она будет продана какому-нибудь торговцу женщинами. Я сказал ему об этом, и тем самым уберег свою душу от не правды.
— Что может быть хуже этого? — воскликнул я.
— Множество явлений, каждое из которых ужасно и отвратительно, как и другие, — печально ответил он. — Такие монстры, как Сен-Лауп, расправляются со своими жертвами множеством разнообразных способов.
— А мы преследуем его, шагом тащась в этом громыхающем тяжелом ящике! — в негодовании крикнул я. — Мы должны были сесть верхом на самых быстрых коней, которые нашлись бы в городе. Он уносится от нас в легкой карете, запряженной прекрасными лошадьми, и мы не настигнем его даже до наступления ночи.
И моя рука потянулась к шнурку, чтобы передать Барри требование немедленно остановиться и повернуть назад, но пастор удержал меня.
— Прошу прощения, — мягко сказал он, — но крепкий и бодрый для своих семидесяти лет, я тем не менее не выдержу долгой скачки в седле.
— Но я, по крайней мере…
— Простите меня, но позвольте мне заметить, что долгие годы проникновения в древние тайны черной магии наделили знанием о них меня, а отнюдь не вас. Настигни вы Сен-Лаупа один, вы окажетесь перед ним совершенно беспомощным. Уловки и обманы этих творений Сатаны бесчисленны и безграничны.
— Но с каждым шагом мы будем отставать от них все дальше и дальше, — возразил я.
Действительно, сейчас, когда мы выехали из города и почувствовали необузданную силу ливня на голой дороге, наша задача стала казаться нам совсем уж безнадежным делом.
— Что может помешать ему нанять судно и опуститься сегодня ночью вниз по течению реки. Он может оказаться в Нью-Йорке уже утром, — горько воскликнул я.
— Нет ничего, что могло бы помешать ему сделать это. Но если он пересядет на судно, точно так же поступим и мы. Везде и всюду мы будем задавать очевидцам самые точные и требовательные вопросы, и для нас не составит труда выследить его карету. Ведь в такой день, как этот, их будет на дороге совсем немного.
Я с трудом различал его голос. Сквозь залитое дождем стекло в дверце экипажа я увидел те ступени перехода через дорожное ограждение, на которые тем прекрасным осенним днем несколько недель назад мы поднялись вместе с Сен-Лаупом и впервые увидели Фелицию, склонившуюся из окна своей кареты, чтобы спросить у нас, действительно ли показавшиеся впереди крыши домов это тот город, в который она держит свой путь. И я закрыл свое лицо руками, чтобы не впустить в свою память эти воспоминания. М-р Сэквил молчал. Но я слышал, как он скрипит подушками рядом со мной, и вскоре его теплый сердечный голос вновь поддержал меня:
