вам слово, честное слово Лидии Воронской… — проговорила она звонким, бодрым голосом и, прежде чем Елецкая-мать могла сказать что-либо, она наскоро «окунулась», то есть присела перед ней, и вихрем понеслась по коридору, широко размахивая папкой «мюзик» над своей стриженой головой.
Завтрак прошел уныло и тускло, как прошли и все первые уроки этого печального дня. Лида сидела как на иголках и захлебывающимся шепотом рассказывала «своему столу» о только что происшедшей встрече с матерью Елецкой.
Рассказ подействовал, и едва ли хоть одно сердце не сжалось от боли за бедную мать, трепещущую за судьбу своей любимицы-дочки.
— О, скорей бы позвали на прием! Скорее бы пришел Большой Джон! Он придумает, что надо делать. Посоветует… скажет… О, я в этом уверена… Он все может переделать, поправить он настоящий добрый волшебник! — горячо восклицала Лида, ожидавшая с нетерпением окончания завтрака, к которому она и не при коснулась в этот день.
Наконец, злополучный завтрак, грозивший продлиться чуть не целую вечность, был окончен.
Дежурная старшая прочла молитву, выпускные повторили ее хоровым пением, «шпионка» хлопнула в ладоши, и воспитанницы поднялись из столовой в класс.
— M-lle Воронская, вас в приемную просят. К вам пришли, — просунув вздернутый носик в щелку двери старшего класса, пискнула дежурная по приему «шестушка», в красноречивом взгляде которой сияло самое непритворное, восторженное обожание по адресу Воронской.
— Это Большой Джон! — Лида опрометью, наперегонки с «шестушкой», бросилась по коридору в залу.
Среди других посетителей и посетительниц стоял высокий широкоплечий человек.
— Большой Джон! Наконец-то! Как я рада, как я рада! — искренне вырвалось из груди Воронской.
Джон Вильканг взглянул на своего юного друга.
— Маленькая русалочка, покажите-ка мне ваши глазки. Ба! Да они, кажется, стали зелеными из темно-серых. Это значит, что мы плакали сегодня. Не правда ли, маленькая русалочка? Мы плакали? Да? О, я это знаю отлично, потому что я помню, как четыре года тому назад серые глазки точно так же делались зелеными после слез…
Лиде было как-то стыдно сознаться в своем малодушии перед ее взрослым другом.
«Слезы?.. Фи, слезы!.. Разве слезы это ее, Лидин, удел?»
Но скрыть что-либо от Большого Джона было невозможно.
И вот Большой Джон узнал о странных и загадочных событиях, случившихся в этот день в институте.
Прежде всего из рассказа Лиды Большой Джон узнал, что вечером, вернее ночью, у них, у выпускных, был сеанс. Говорил с ними сам калиф Гарун-аль-Рашид, повелитель арабов… Были стихи… «Его» стихи, духа, да собственно говоря, не духа, а ее, Лидины, стихи, но их наивно приняли за слова духа, хотя в них фигурировали сушки и колбаса с чесноком… Но это все не суть важно… А главное, вызывали Черного Принца… Черный Принц обещал прийти но вместо него явилась «шпионка»… Ее вытолкала Лотос, или Елочка, девочка с русалочьими глазами, похожая на индийский цветок… А потом… потом Елецкую заперли в лазарет, наказали, выключают… У нее мать, она плачет, она в отчаянии… Если Ольгу выключат, им нечего будет есть… А выключат непременно, потому что «шпионка» сказала: «или она, или я»…
И голос Лиды дрогнул при этих словах, глаза зазеленели еще больше и наполнились слезами.
Большой Джон рассмеялся.
— Колбаса… сушки… шпионка… Лотос… Черный Принц и Гарун-аль-Рашид… Целый фейерверк имен и событий!.. Надо быть очень толковым парнем, маленькая русалочка, чтобы понять весь этот винегрет, — произнес он, смягчая насмешливость слов подкупающей улыбкой.
— Но вы все-таки поняли, Большой Джон. Вы поняли. Я это вижу! — произнесла девочка, глядя в его глаза с упованием и надеждой. — Ведь вы добрый волшебник. Вы должны понять все, все!
— Я добрый волшебник! — пробасил загробным голосом Джон и округлил глаза, заставив расхохотаться собеседницу. — Да, я добрый волшебник, и чую, что от меня требуют совета, как избавить от беды некую легкомысленную девицу, которая…
— Вот, вот именно это требуется от вас, милый, дорогой Большой Джон! — подхватила окончательно развеселившаяся Лида. — И я позову сейчас всех моих подруг, так как у нас заведено «правило товарищества», которое нарушить никак нельзя, и мы всегда действуем сообща во всех важных вопросах жизни. Мы советуемся всем классом, и единоличные решения у нас строго запрещены… Я сию минуту позову их всех, Большой Джон…
— Но их немного, по крайней мере, маленькая русалочка?.. — с деланым испугом спросил молодой человек.
— О, немного, успокойтесь, Большой Джон… Всего сорок человек… Разве это много?.. — серьезно спрашивала девочка.
— Но не будет ли это похоже на поход амазонок против некоего мифологического чудовища? — И Большой Джон стал с тем же комическим испугом на лице растерянно оглядываться кругом.
— Что вы так смотрите, Большой Джон?
— Я опасаюсь, что не хватит скамеек усадить всех ваших подруг, маленькая русалочка, только и всего.
— О, Большой Джон! Что значит сорок человек перед двумястами семьюдесятью пятью воспитанницами, находящимися в институте?! Но не в этом дело, голубчик… Они, то есть мои подруги, уже приглашены мною еще вчера и сейчас придут… Вот видите, в дверь уже заглядывает Додошка.
— Додошка — это собачка? — поинтересовался Джон.
— Да нет же, нет!.. Говорят вам — это институтка! — с улыбкой поправила своего друга Лида и стала подавать знаки Додошке, просунувшей голову в дверь зала.
Увидя знаки Воронской, толстенькая Додошка вкатилась в зал, «окунулась» перед Джоном чуть ли не до пола и уселась подле Лиды на скамейку.
— Рант, Живчик, Черкешенка, Хохлушка и Малявка идут следом за мною, — выпалила она.
— И «Малявка» тоже институтка? — снова заинтересовался Большой Джон, только что с комической важностью расшаркавшийся перед Додошкой.
Ему не успели ответить, так как в залу вошла Рант.
Болезненная Рант не выезжала далее Знаменской улицы и Большой Дворянской, где жили ее родные, и не мудрено, что человек, видевший своими собственными глазами Хеопсову пирамиду и великого сфинкса пустыни, казался ей каким-то сверхъестественным существом. Она пресерьезно поклонилась «в пояс» Большому Джону, как кланялись только архиерею и институтскому батюшке, не решаясь «окунаться» перед ним как перед «обыкновенным» посетителем, и благоговейно заняла кончик скамьи. После Рант появился с добрый десяток выпускных сразу. За ними еще пять… Еще и еще… Даже степенная Бутузина и меланхоличная Старжевская, самые незапятнанные «тихони» и «парфетки», на институтском жаргоне лучшие по поведению воспитанницы, не устояли против желания повидать «восьмое чудо света», как они тайком называли между собой Большого Джона.
Вскоре весь класс выпускных очутился в зале и тесным кольцом окружил гостя.
Большого Джона усадили, принесли еще скамью и разместились на ней зелено-белым роем. Додошка с Симой Эльской предпочли взгромоздиться на рояль, откуда, однако, они были тотчас же низвергнуты подоспевшей «шпионкой». У нее раскраснелись ее впалые щеки и заалел кончик носа, что случалось с ним всегда в минуты бурного волнения.
— Mesdamoiselles!.. Что это такое?.. С какой стати вы собрались?.. Зачем так много сразу?.. Воронская, кто к вам пришел?.. Отвечайте. Werde ich endlich Antwork bekommen?[18]
Но ее никто не слышал. И мысли, и глаза, и уши были напряженно заняты теперь одним только Большим Джоном, голова которого препотешно выглядывала из-за белой стены белых пелеринок и зеленых
