плакавшая, Додошка зарыдала горько и радостно в одно и то же время.
— Спасибо вам… вы первая… так… меня приласкали… а тетя своя… все только сердится… бранит… а вы… вы… Спасибо вам!..
Додошка, всхлипывая, полезла в карман за платком. Из кармана посыпались карамели, леденцы, кусочки сахара и мятные лепешки.
Заметив это, Додошка смутилась еще больше и готовилась уже бежать из зеленой приемной, но отец Лиды понял смущение девочки и поспешил прийти ей на помощь.
— M-lle Додо, какая, я вижу, у вас есть прелесть, — произнес он с доброй улыбкой, — мятные лепешки… Я их ужасно люблю. Вы позволите мне попробовать одну штучку?..
— Ах, пожалуйста, все, все возьмите… Это мои любимые… — оживилась Додошка и, хотя непрошеные слезинки еще дрожали на ее ресницах, девочка уже улыбалась.
А Лида, осененная в это время новой идеей, говорила:
— Я сейчас позову Лотоса… Вы познакомитесь с нею и скажете ей о приглашении… Да?.. Она хорошая… только немножко спиритка. Но это несерьезно. Вы посидите, дорогие мои, а я сейчас…
«Солнышко» и «мама-Нэлли» смотрели ей вслед любящими глазами и думали о том, что ожидало в будущем этого веселого, взрослого годами и юного душой ребенка…
И Додошка смотрела вслед убежавшей подруге, но она сейчас не думала ни о чем.
Она ела леденцы.
Еще ярче стала весна. Прихотливо разубралась трава в саду желтыми и белыми цветами. Зачиликала мелкая птаха, защелкал по вечерам соловей в чаще кустов.
Утомленные за день экзаменами выпускные, после вечернего чая приходили сюда послушать певца, неизвестно как проникнувшего в самый центр каменного города, приходили, чтобы побегать в горелки или просто посидеть под старой липой и на пресловутой плите святой Агнии, перед тем как разлететься в разные стороны.
Прошел экзамен французского. Продекламировали Сида, прочли сценку из мольеровских «Жеманниц» и прослушали напутственное слово растроганного старика-учителя. Покончил со своим экзаменом и немецкий преподаватель, и нервная, взвинченная «протоплазма» — физикант — ушел навек со своими элементами, электричеством и телефонами. С грехом пополам отбарабанили педагогическую долбню m-lle Мель, и наступил, наконец, последний, едва ли не самый страшный, экзамен Стурло, с его мучительно трудной хронологией, с его «причинами и следствиями исторических событий».
Снова раскинулись шатры, замелькали на лестницах и в аллеях сада зелено-белые выпускницы с книжками учебника Иловайского подмышкой.
— Нет, не могу больше… Все равно не вызубрить всего. Волей-неволей примусь за шпаргалки, — говорила с отчаянием Рант.
— А я говорю, что бесчестны все ваши надувательские шпаргалки, — горячилась Эльская. — Лида! Вороненок! Что ты скажешь на это?
— А по-моему, шпаргалка — ничего… потому что обманывать Стурло не грех и не подло. Он злой, мучает всех. Помните Козелло? Разве он напирал так на хронологию?.. Нет, Рант права, без шпаргалки никак не обойтись…
Девочки с легкой душой принялись за составление шпаргалок. Это были крошечные самодельные книжечки, прикрепленные на резинке под полотняным рукавчиком у плеча. Свободный конец резинки надевался в виде кольца на палец, и стоило лишь потянуть за этот конец, как резинка натягивалась, и книжечка, исписанная цифрами, высовывалась из-под рукавчика. Отвечающая читала, что требовалось для билета, и снова отпускала шпаргалку под рукав.
Додошка и Рант прослыли настоящими профессорами в деле устройства таких шпаргалок и нафабриковали их целую массу. Впрочем, Додошка не ограничилась шпаргалкой; в утро экзамена она поразила своих подруг новым изобретением: почти все ладони и пальцы девочки были испещрены цифрами и первоначальными буквами перечня труднейших для запоминания имен и исторических событий. Девочки, окружив Даурскую, ахали.
— А если руки вспотеют, все и сотрется, — не утерпела заметить Эльская.
— Ну, уж, пожалуйста, не врите. У меня этого быть не может, — возразила Додошка. — Руки вспотеют!.. Фи, какая проза!.. Это вам только в голову, Эльская, может прийти…
— Ах, извини, пожалуйста, — хохотала Сима, — я совсем забыла, что ты, Додошка, воплощение одной поэзии и соткана вся из лунного света, аромата фиалок и…
— Леденцов… — подхватила Лида Воронская, заливаясь смехом.
— Ха-ха-ха! — подхватили остальные.
— Вам до моих леденцов никакого дела нет! — сердито крикнула Додошка. — Прошу, оставьте меня!..
В день экзамена, назначенного ровно в два часа, девочек, за час до начала, повели в актовую залу.
Здесь были настежь раскрыты окна, и виден был старый вековой сад.
— Боже мой, какая прелесть, как зелено, свежо! — воскликнула Креолка и вскочила на скамью, а оттуда на подоконник. Легкий ветерок заиграл ее черными, как смоль, локонами.
— Зина… Бухарина… Что ты делаешь?.. — округлив умышленно, как бы от ужаса, глаза, подбежала к ней Сима-Волька, — и тебе не страшно?
— А что? — спросила Креолка.
— Прическу тебе ветер растреплет, вот что! — крикнула Сима, запрыгнула на подоконник и взмахнула руками, как крыльями, точно готовясь лететь.
— Глупо, Эльская! — Креолка незаметно взглянула в оконное стекло, как в зеркало, и поправила отделившийся локон.
На соседнем подоконнике, протянув руки к саду, Лида Воронская декламировала только что сочиненное стихотворение:
— Воронская, ты шестнадцатого билета не знаешь, пробеги скорее… — услышала поэтесса голос с соседнего окна и быстро соскользнула с подоконника, несмотря на протестующий ропот подруг, требовавших продолжения декламации.
Но шестнадцатый билет так и не суждено было прочитать Лиде. К ней подошла Елецкая, положила на плечо руку и сказала:
— Вороненок, предупреждаю: я твоего папу-солнышко и маму-Нэлли приглашаю на выпускной бал… У меня остаются свободные билеты… Понимаешь?..
— Ах, спасибо, Ольга… Ты очень добра… — обрадовалась Лида, — а я позову тогда на мои билеты Каролину и Марию, племянниц фрейлейн Фюрст… Пусть они повеселятся, бедняжки.
— А Большого Джона? Разве ты не пригласишь Большого Джона? — удивилась Ольга.
