кровопускание.
Уходя, доктор успокоил нас:
— Через день-другой сэр Мэтью встанет на ноги.
Но настроение у гостей испортилось, и беседа начала затухать.
Около половины двенадцатого мы с Габриэлем вернулись к себе. Он обнял меня и сказал, что я имела успех и он мною гордится.
— Не уверена, что все разделяют твое мнение, — заявила я.
— Кто же устоял перед твоими чарами?
— Ну, например, этот твой кузен.
— А, Саймон. Он циник от рождения. К тому же завистлив. Готов немедленно бросить «Келли Грейндж» ради «Услад». Да ты сама скоро увидишь его поместье. Оно в два раза меньше нашего. Обычный заурядный старый особняк.
— Не понимаю только, почему жажда заполучить «Услады» должна влиять на его отношение ко мне.
— Возможно, теперь он завидует мне не только из-за «Услад».
— Глупости!
Вдруг Пятница бросился к двери и стал с отчаянным лаем прыгать на нее, словно намеревался вышибить.
— Что это с ним? — воскликнула я. Габриэль побледнел.
— Там кто-то есть, — прошептал он.
— Наверное, кто-то, кого Пятница не любит, — сказала я. — Тихо, Пятница!
Но тот впервые меня не послушался. С громким лаем он продолжал бушевать у двери. Я подхватила его на руки и выглянула в коридор.
— Кто здесь? — крикнула я. Ответа не было, по Пятница отчаянно рвался из моих рук.
— Что-то его тревожит, — предположила я. — Надену-ка на него поводок. Еще прыгнет, чего доброго, с балкона.
Держа пса на руках, я вернулась в комнату, застегнула на нем поводок, спустила на пол, и он тут же стал тянуть меня куда-то.
Пятница протащил меня по коридору, но, не доходя до балкона, с лаем бросился на дверь слева от него. Я нажала на ручку, и дверь сразу открылась. За ней был большой, совершенно пустой чулан. Пятница пулей влетел туда и принялся обнюхивать все углы.
Я открыла и балконную дверь, но там тоже никого не было.
— Видишь, Пятница, — сказала я псу, — никого. Что же ты так разволновался?
Мы вернулись в спальню. Когда я вошла, Габриэль стоял ко мне спиной. Он обернулся, и я поразилась его смертельной бледности. «Он испугался того, что было за дверью, — ошеломленно подумала я, — и позволил мне пойти одной! Неужели мой муж — трус?»
Мысль была крайне неприятная, и я постаралась тут же выбросить ее из головы.
— Много шуму из ничего, — беззаботно сказала я.
Казалось, Пятница успокоился и, когда я сняла с него поводок, прыгнул в корзину и свернулся там калачиком.
Готовясь ко сну, я задавала себе вопрос: что же так встревожило Габриэля? Потом, вспомнив разговоры за обедом, я подумала: уж не считает ли Габриэль, что тут бродит привидение? И почему балкон имеет для него какую-то мрачную притягательность? Но в таком доме, как этот, в голову легко приходят всякие фантазии.
На следующий день я обнаружила, что Пятница исчез. И вспомнила, что не видела его с самого утра. А утро выдалось хлопотное: вчерашние гости приходили с визитом, чтобы, как принято, поблагодарить за прием.
Увидев, как к дому подъехал Саймон Редверз на великолепном сером коне, я решила не выходить из своей комнаты, пока он не уедет. Но не видела, чтобы он уезжал, и испугалась, что он остался к ленчу. Однако, когда я спустилась, его уже не было. Доктор Смит и Дамарис приехали в двухместном экипаже. Доктор хотел проверить, как чувствует себя сэр Мэтью после приступа, а Дамарис — нанести визит вежливости. Гости появлялись один за другим, и казалось, вчерашний прием продолжается.
Перед обедом я стала беспокоиться, куда делся Пятница. Обед в тот день прошел уныло, мы почти не разговаривали. Сэр Мэтью все еще лежал в своей комнате, а остальные, видимо, были обеспокоены его состоянием, хотя и уверяли меня, что такие приступы случаются с ним часто.
Когда обед кончился, а Пятница так и не появился, я встревожилась не па шутку. Поднявшись в нашу комнату, я обнаружила, что его корзинка со сложенным в ней одеялом пуста. Он явно ею не пользовался. Неужели потерялся?
«Неужто его украли?» — думала я и, вспомнив, как плохо обращалась с ним цыганка, совсем расстроилась. Что, если недалеко от Киркленд-Мурсайд появились цыгане? Пустоши их всегда привлекают.
Я накинула легкий плащ и спустилась вниз, чтобы попросить Габриэля пойти со мной поискать Пятницу. Но Габриэля нигде не было, и я пошла одна. По дороге я не переставая звала пса.
Ноги сами понесли меня к аббатству. В любое другое время я, наверное, побоялась бы пойти туда в такой час, но я думала только о Пятнице. Я продолжала звать его и напряженно прислушивалась, не раздастся ли знакомый лай. Но вокруг стояла тишина.
Бродить одной среди развалин было жутко. Вечер выдался ясный, и все говорило о том, что завтра будет хорошая погода. Я сразу вспомнила старую пословицу: «С вечера небо красно — утром на дворе ясно». Внезапно меня объял страх. Почудилось, что я не одна, что сквозь узкие просветы, когда-то служившие окнами, за мной следят чьи-то глаза. Лучи заходящего солнца коснулись камней, и они порозовели, а мне в голову пришла нелепая мысль, будто они начинают оживать.
Не знаю, что на меня нашло, но я ждала, что вот сейчас услышу из церкви пение монахов. С отчаянно бьющимся сердцем я подняла глаза на арки и увидела сквозь них кроваво-красное небо. И вдруг мне померещилось, что где-то недалеко хрустнул камень и послышались шаги.
— Кто здесь? — крикнула я, и мой голос пугающе гулко прозвучал в развалинах.
Я огляделась. Нигде никого. Вокруг только груды камней, полуразрушенные стены и обозначенные кирпичами прямоугольники, поросшие внутри травой. Давным-давно здесь жили люди, и я чуть не воочию увидела, как время поворачивает вспять: вокруг меня вырастают стены в их первозданном виде, и вот-вот появится крыша, она закроет от меня небо, и — прощай, XIX век!
Я снова принялась звать Пятницу и вдруг заметила, что с тех пор, как я пришла сюда, сильно стемнело. Вечером небо быстро меняет цвет, и теперь красный фон затягивался серой дымкой. Солнце зашло, скоро меня поглотит темнота.
Я попробовала вернуться тем же путем, каким пришла, но через несколько минут поняла, что попала в ту часть развалин, где еще не была. Передо мной оказались остатки лестницы, уходящей вниз, в темноту. Я поспешила прочь. Споткнулась о гряду камней и едва удержалась на ногах. Больше всего я боялась сломать ногу и остаться пленницей развалин на всю ночь. От одной мысли об этом я чуть не теряла сознание.
Я сама себя не узнавала. Что со мной? — спрашивала я себя. Чего я боюсь? Здесь нет ничего, кроме кирпичей и травы. Но какой толк уговаривать себя? Я все равно боялась.
Наугад я двинулась дальше. Мной владела одна-единственная мысль, одно страстное желание — скорее вырваться из кирклендских развалин.
Только теперь, заблудившись, я поняла, как велико аббатство, и сердце мое сжималось от страха, что я так и застряну в здешнем каменном лабиринте. С каждой секундой становилось темней, а я так рвалась выбраться отсюда, что совсем потеряла голову и не представляла, в какую сторону идти. Когда же мне наконец удалось выйти из развалин, оказалось, что я нахожусь в дальнем конце аббатства и теперь руины отделяют меня от дома.
Ни за что на свете я не согласилась бы вновь пойти тем же путем, каким вышла. Да это было бы затруднительно. Я бы опять заблудилась среди камней. Поэтому я пустилась бегом в обход страшного места и бежала, пока не очутилась на дороге. Прикинув, куда идти, я зашагала очень быстро, то и дело переходя на бег.
