поверю ни за что.
— Для вас это ужасное потрясение, дорогая, — пробормотал сэр Мэтью.
Тетя Сара придвинулась поближе и наклонилась ко мне. На меня повеяло запахом старости.
— А что же, по-вашему, произошло? — спросила она, и ее голубые глаза зажглись любопытством.
Я отвернулась.
— Не знаю! — воскликнула я. — Знаю только одно: он не покончил с собой.
— Дорогая Кэтрин, — резко перебила меня Руфь, — вы переутомлены. Мы все очень вам сочувствуем, но… вы знали его слишком недолго. С нами он прожил всю жизнь, он — один из нас…
У нее прервался голос, но я не верила в искренность ее горя и невольно подумала: «Теперь дом достанется Люку. Вас это радует, Руфь?»
— Вчера вечером он говорил, что нам надо уехать, — настойчиво продолжала я. — Он мечтал о поездке в Грецию.
— Может, он просто не хотел, чтобы вы догадались о том, что он задумал, — предположил Люк.
— Меня он не мог обмануть. Зачем ему было говорить о поездке в Грецию, если он задумал… такое?
Тут в разговор вступил Саймон. Его голос звучал холодно, и казалось, он доносится издалека.
— Мы не всегда говорим о том, что у нас на уме.
— Но я знаю… говорю вам, я твердо знаю.
Сэр Мэтью закрыл лицо рукой, и я слышала, как он шепчет:
— Сын мой… мой единственный сын…
В дверь постучали. На пороге стоял Уильям.
— Приехал доктор Смит, мадам, — обратился он к Руфи.
— Проводите его сюда, — распорядилась та.
Через несколько минут вошел доктор Смит. Его лицо светилось сочувствием. Он подошел прямо ко мне.
— Не могу выразить, как я огорчен, — проговорил он. — Меня беспокоит ваше состояние.
— Пожалуйста, не беспокойтесь, — ответила я. — Я пережила страшное потрясение, но со мной все будет в порядке. — И неожиданно для себя я истерически расхохоталась, что саму меня привело в ужас.
Доктор положил мне руку на плечо.
— На ночь я дам вам снотворное, — пообещал он. — Вам это необходимо. А когда проснетесь, горе уже отдалится от вас на целую ночь. На один шаг вы от него отойдете.
И вдруг тетя Сара громко и как-то сварливо заявила:
— Доктор, она не верит, что он покончил с собой.
— Ну, ну, — стал успокаивать ее доктор. — В это трудно поверить. Бедный Габриэль!
«Бедный Габриэль!» Эти слова эхом пронеслись по комнате, будто их подхватили остальные.
Я поймала себя на том, что смотрю на Саймона Редверза.
— Бедный Габриэль! — вздохнул он, и, когда встретился со мной взглядом, его глаза холодно блеснули.
Я почувствовала, что мне хочется закричать ему: «Вы считаете, что я к этому причастна? Габриэль был со мной счастливее, чем когда-либо в жизни! Он не уставал мне это повторять!» Но я промолчала. Ко мне повернулся доктор Смит:
— Вы были сегодня на воздухе, миссис Рокуэлл?
Я покачала головой.
— Небольшая прогулка вам бы не помешала. Если разрешите, я с радостью составлю вам компанию.
Было ясно, что он хочет поговорить со мной наедине, и я сразу встала.
— Наденьте накидку, — сказала Руфь. — Сегодня холодно.
Холодно, подумала я. И на сердце у меня холод. Что же теперь будет? Моя жизнь повисла между Глен- Хаус и «Усладами», и будущее скрыто густым туманом.
Руфь позвонила, и через некоторое время горничная принесла накидку. Саймон взял ее и накинул мне на плечи. Я обернулась к нему и попыталась по глазам прочесть, о чем он думает, но тщетно. С радостью ушла я из этой комнаты и осталась с доктором наедине.
Мы молчали, пока не вышли из дома и не направились в сторону аббатства. Трудно было поверить, что я заблудилась здесь только вчера вечером.
— Дорогая миссис Рокуэлл, — начал доктор Смит, — я догадался, что вам хочется уйти из дома. Вот почему и предложил вам эту прогулку. Вы ведь не знаете, что теперь делать, не так ли?
— Да. Но в одном я совершенно уверена.
— Вы не допускаете, что Габриэль убил себя?
— Да, не допускаю.
— Потому что вы были счастливы вместе?
— Мы действительно были счастливы.
— Вот я и думаю: а может быть, именно потому, что Габриэль был счастлив с вами, жизнь стала для него невыносимой?
— Я вас не понимаю.
— Вы знаете, что у него было неважно со здоровьем?
— Да. Он сказал мне об этом до того, как мы поженились.
— Ах вот как! А я подумал, что, возможно, он скрыл это от вас. У него было слабое сердце, и он мог умереть в любую минуту. Но оказывается, вы это знали.
Я кивнула.
— Это у них семейное. Бедный Габриэль! Он заболел молодым. Я только вчера беседовал с ним о его… э… недомогании. Не знаю, связано ли это с трагедией. Могу ли я быть с вами откровенным? Вы очень молоды, но вы замужняя женщина, и, боюсь, мне следует сказать вам правду.
— Пожалуйста, говорите.
— Спасибо. Меня с самого начала поразил ваш здравый смысл, и я порадовался, что Габриэль сделал мудрый выбор. Вчера он пришел ко мне посоветоваться насчет… своей супружеской жизни.
Я почувствовала, как краска бросилась мне в лицо, и попросила:
— Прошу вас, объясните, что вы имеете в виду.
— Он спросил меня, не опасно ли для него при состоянии его сердца выполнять супружеские обязанности.
— О! — слабо отозвалась я, не в силах заставить себя смотреть на доктора. Мы как раз дошли до развалин, и я не отрывала глаз от квадратной башни. — И что же… что вы ему ответили?
— Я сказал, что, по моему мнению, при таких отношениях он подвергает себя определенному риску.
— Понятно.
Доктор старался прочесть мои мысли, но я не смотрела на него. То, что происходило между мной и Габриэлем, касалось только нас двоих, в этом я не сомневалась. Мне было неловко обсуждать подобные вопросы, и, хотя я напоминала себе, что разговариваю с врачом, неловкость не проходила. Однако я понимала, куда он клонит, и не было нужды объяснять мне дальше, но он все-таки продолжал:
— Габриэль был совершенно нормальным молодым человеком, если не считать больного сердца. И очень гордым. Я видел, что мои предостережения потрясли его. Но тогда я еще не понял, как глубоко это его задело.
— И вы… вы считаете, что ваши предостережения… решили дело?
— Мне кажется, что такое предположение логично. А как вы считаете, миссис Рокуэлл? В прошлом между вами были… э… э…
Я дотронулась до полуразвалившейся стены и ответила голосом таким же холодным, как эти камни:
— Я не считаю, что ваш разговор с моим мужем мог привести его к самоубийству.
По-видимому, мой ответ удовлетворил доктора.
— Я бы очень не хотел думать, будто мои слова могли…
— У вас не должно быть никаких угрызений, — добавила я. — Вы сказали Габриэлю то, что сказал бы
