Вот уж поистине странная старушка — наивность, доходящая до глупости, уживается у нее с какой-то невероятной мудростью.
Хватит с меня этих недоговоренностей! Скорей бы вернуться к себе и лечь.
— Я заблудилась. Скажите, как мне добраться до южного крыла?
— Я покажу.
Словно ребенок, радующийся услужить, она открыла дверь и засеменила рядом со мной по коридору. Я следовала за ней, и, когда она открыла еще одну дверь, мы оказались на балконе, точно таком же, как тот, где произошла трагедия.
— Восточный балкон, — объяснила тетушка Сара. — Я подумала, вам будет интересно взглянуть на него. Теперь это единственный, с которого еще никто не бросался.
Ее губы странно искривились, словно в подобии усмешки.
— Посмотрите вниз, — сказала она. — Посмотрите. Видите, как тут высоко. — Она поежилась, прижалась ко мне, и я почувствовала, как своим маленьким юрким телом она теснит меня к парапету.
На какую-то секунду мне показалось, что она пытается сбросить меня вниз, и я замерла от ужаса. Но она вдруг проговорила:
— Вы ведь не верите, будто он покончил с собой. Не верите!
Я отпрянула от парапета и бросилась к двери. Только очутившись в коридоре, я вздохнула с облегчением. А тетя Сара снова засеменила впереди и вскоре вывела меня в южное крыло. Теперь она опять выглядела старушкой, и мне представилось, что эта перемена произошла, когда мы переходили из восточного крыла в южное.
Тетя Сара настояла на том, что проводит меня до моих комнат, хотя я и заверяла, что теперь найду дорогу сама. Дойдя до моей спальни, я поблагодарила тетушку и сказала, что ее вышивки доставили мне громадное удовольствие.
Она просияла и поднесла палец к губам.
— Мы должны все выяснить, — проговорила она. — Не забудьте. Ведь пора браться за новую картину. — Она заговорщически улыбнулась мне и бесшумно удалилась.
Через несколько дней я все-таки приняла решение.
Я по-прежнему жила в наших с Габриэлем комнатах и чувствовала себя там неспокойно.
Плохо спала, чего раньше со мной не бывало. Едва успев положить голову на подушку, погружалась в сон, но через несколько минут просыпалась, охваченная ужасом. Мне чудилось, будто меня кто-то зовет. Сначала я думала, что меня зовут на самом деле, и вставала посмотреть, кому я понадобилась. Но потом убедилась, что мне это снится. Стоило задремать, и я вновь просыпалась в испуге. Так продолжалось почти до самого утра. И я была настолько измучена, что действительно крепко засыпала.
Кошмар был всегда один и тот же: кто-то звал меня по имени. Иногда мне казалось, что это — голос Габриэля, зовущий: «Кэтрин!» В другой раз голос принадлежал отцу. «Кэтти!» — кричал он. Я сознавала, что мне это только снится, понимала, что во всем виновато потрясение, которое я пережила.
Внешне мне удавалось сохранять спокойствие, но душу мою терзали дурные предчувствия. Я не просто потеряла мужа. Ведь если согласиться с вердиктом, вынесенным при расследовании, что Габриэль действительно наложил на себя руки, то это могло означать только одно — по-настоящему я своего мужа не знала. Если бы Пятница был жив, я чувствовала бы себя лучше. Их единственных — его и Габриэля-я любила и, потеряв сразу обоих, переживала двойную трагедию.
В доме не было никого, с кем бы я могла сойтись поближе. Каждый день я спрашивала себя: «Зачем ты здесь живешь?» И отвечала всегда одно и то же: «А куда мне уйти?»
Как-то золотым солнечным днем я бродила среди развалин аббатства и по привычке звала Пятницу, как вдруг меня испугал явственный звук шагов. Даже днем это место внушало мне страх, а нервы мои были так напряжены, что я не слишком бы удивилась, увидев, как из развалин собора появляется фигура монаха в черной рясе. Но вместо монаха я увидела крепко сложенного мужчину, одетого вполне по-современному, — Саймона Редверза.
— Вижу, вы все еще надеетесь найти свою собаку? — спросил он, подходя ко мне. — А вам не кажется, что, будь пес жив, он бы давно вернулся домой?
— Наверное. Конечно, глупо с моей стороны…
Саймон удивленно посмотрел на меня. Вероятно, не ожидал, что я признаюсь в собственной глупости. Он считал меня весьма самоуверенной особой.
— Странно, — пробормотал он, — что собака исчезла как раз накануне…
Я кивнула.
— Как по-вашему, что с ним случилось?
— Или заблудился, или его украли. Сам бы он не ушел.
— Почему вы ищете его здесь?
Я немного помолчала, так как и сама не знала почему. Потом вспомнила, как встретила здесь доктора Смита и как он посоветовал водить Пятницу в развалины только на поводке. Я рассказала об этом Саймону.
— Он имел в виду колодец, — добавила я. — И даже сказал, что Пятница чуть не свалился туда. Но доктор Смит вовремя перехватил его. Тогда-то я и познакомилась с доктором. И когда Пятница пропал, первым делом побежала искать сюда.
— Я бы сказал, что пруды более опасны. Вы их видели? Их стоит посмотреть.
— Мне кажется, здесь все интересно.
— Вас интригуют эти развалины, правда?
— Может ли быть иначе?
— Ну, как сказать! Ведь они принадлежат прошлому. А большинство людей прошлое нисколько не интересует… им интересно только настоящее, ну и, пожалуй, будущее. — Я промолчала, и он продолжал: — Я восхищен вашим спокойствием, миссис Кэтрин! Многие женщины на вашем месте валялись бы в истерике. Правда, ваш случай, вероятно, особый…
— Особый?
Он улыбнулся, и я заметила, что в его улыбке нет тепла. Он пожал плечами:
— Вас с Габриэлем, как бы это сказать… — проговорил он почти грубо, — вас ведь не связывала grande passion3. Во всяком случае, с вашей стороны.
Я пришла в такую ярость, что несколько минут не могла вымолвить ни слова.
— Браки по расчету, как им и полагается быть, очень удобны, — продолжал Саймон. — Жалко только, что Габриэль покончил с собой до смерти своего отца. Если, разумеется, принять во внимание ваши интересы.
— Я… я вас не понимаю. — промямлила я.
— А я уверен, что понимаете. Если бы он умер после смерти сэра Мэтью, почти все, что он унаследовал от отца, досталось бы вам… Вместо простой миссис, вы стали бы леди Рокуэлл, да были бы и другие утешительные моменты. Для вас смерть Габриэля, наверное, большой удар. И тем не менее хоть вы и ведете себя как безутешная вдова, но прекрасно собой владеете.
— По-моему, вы стараетесь меня оскорбить.
Он засмеялся, но его глаза гневно сверкнули.
— Габриэль был для меня, как родной брат. У нас разница всего в пять лет. Я могу понять, что вы для него значили. Он считал вас совершенством. И мог тешиться этой иллюзией еще какое-то время. Ему ведь не суждено было прожить долго.
— О чем вы говорите?
— Вы считаете, я могу поверить в эти россказни, будто он убил себя из-за того, что у него слабое сердце? Да он знал о своем больном сердце много лет! Почему же наложил на себя руки после женитьбы? Почему? Должна быть какая-то причина. Причина есть всегда. Раз это случилось так скоро после свадьбы, значит, его смерть как-то с этим связана. Я видел, что он думал о вас. Представляю, как повлияло на него разочарование.
— Разочарование? Что вы имеете в виду?
— Вам лучше знать. Габриэль был крайне чувствителен. Если он обнаружил, что вы вышли за него не по любви… он мог решить, что жить больше не стоит и…
