— Вы немного дрожите. Неужели на вас так действует ночная прохлада? Я хочу задать вам вопрос. Однажды вы приняли решение. И с точки зрения здравого смысла довольно глупое решение. Вы бросили свою карьеру… ради мужчины. Вы, должно быть, долго анализировали себя, свои возможности, прежде чем принять такое решение. Я прав?
— Нет.
— Вы не мучились сомнениями?
— Нет.
— Как обычно вы действовали импульсивно и были уверены, что принимаете правильное решение… единственно правильное?
— Да.
— И теперь вы об этом жалеете.
— Я ни о чем не жалею.
— Да, однажды вы приняли смелое решение. — Он говорил чуть ли не с завистью. — Интересно, станете ли вы это делать еще раз.
— Возможно, я не очень изменилась с тех пор.
— Насколько — это мы, возможно, еще узнаем. Я рад, что вы ни о чем не жалеете. Тот, кто испытывает сожаление, часто начинает жалеть себя, а жалость к себе не очень привлекательна в людях. Я стараюсь от нее избавиться.
— И вы делаете это весьма успешно.
— Нет, боюсь, что довольно часто я все-таки жалею себя. Постоянно говорю себе: «Все сложилось бы по другому, если бы…»А с тех пор, как вы появились здесь, я повторяю это все чаще. И вы знаете, почему. Между нами так много общего. А Эдит… бедная Эдит… ее смерть повлияла на всех больше, чем ее жизнь.
— Смерть?! — резко переспросила я.
— Да, я думаю, она умерла. Но как же вы подозрительны! Вы снова сомневаетесь во мне. А ведь несколько минут назад… Нет, конечно, я всегда внушал вам сомнения, и в какой-то степени сам стремился к этому. Мне было бы приятно сказать себе: несмотря на свои сомнения, она… Да, мне хочется от вас того же безрассудства, с которым вы уже однажды поступили.
Я поспешно прервала его:
— Должна признаться, я слышала вашу ссору с отцом… во всяком случае какую-то часть ее. Я слышал, как он сказал, что намерен выслать вас из дома.
— И вы слышали, что я отказался уехать.
— Вскоре после этой ссоры я сыграла для сэра Уилльяма одну вещь, которую кто-то подложил в подобранные для меня ноты.
— И вы думаете, что это сделал я?
— Нет, пока я так не думаю, но вы сами должны мне сказать.
— Так вот — я не делал этого. Вы верите мне?
— Да, верю.
Он взял мою руку и поцеловал.
— Пожалуйста, говорите мне всегда правду. Для того чтобы я могла помочь вам, я должна знать правду.
— С вами я снова чувствую себя счастливым, — сказал он. Его слова глубоко меня тронули, потому что еще никогда его голос не был таким нежным и таким глубоким.
— Я очень хочу этого, — призналась я довольно опрометчиво и тут же быстро добавила:
— Но уже пора возвращаться.
Я двинулась по тропинке к дому, он пошел рядом и вдруг сказал:
— Между нами всегда было нечто общее. Мы оба были под властью прошлого. Я — потому что убил своего брата, вы — потому что слишком любили, «без меры и благоразумья»10.
— Никогда не думала, что для любви нужны мера и благоразумие.
— Значит, вы хотите возразить поэту.
— Да. Я уверена, что не может быть любви «без меры», но как можно измерить чувства, которые человек отдает другому. И в жизни нет большего счастья, чем любить и отдавать.
— Вы хотите сказать: любить и получать?
— Нет. Любить и отдавать.
— Тогда, должно быть, вы были очень счастливы.
— Да, была.
Мы пересекли лужайку и вышли к садовым террасам.
— Но привидения мы так и не нашли, — сказала я.
— Да, не нашли, но зато мы сделали более важное открытие.
— Спокойной ночи, — попрощалась я с ним и вошла в дом. Он остался снаружи.
11
Я направилась к миссис Линкрофт, чтобы сказать ей, что не иду сегодня утром в дом настоятеля, потому что Сильвия поправилась и придет вместе с Элис и Оллегрой сюда, когда они закончат заниматься с викарием.
Дверь была приоткрыта, и я легонько постучала. Ответа не последовало, и я заглянула в комнату.
К моему удивлению, миссис Линкрофт оказалась у себя. Она сидела за столом, держа перед собой газету. Она не услышала меня, и это было очень странно.
— Миссис Линкрофт, с вами все в порядке? — спросила я. Только тут она заметила мое присутствие и оторвала глаза от стола. Она была очень бледна, ее большие серые глаза были влажны, видно, от непролитых слез.
Почти тотчас растерянное выражение исчезло с ее лица, и она снова стала такой, как всегда, собранной и спокойной.
— Ах, это вы, миссис Верлейн, прошу вас, проходите.
— Вы хорошо себя чувствуете? — спросила я, входя в комнату.
— О… да, вполне. Правда у меня немного сонное состояние. Этой ночью я плохо спала.
— Как жаль! С вами такое часто бывает?
Миссис Линкрофт повела плечами.
— Уже много лет я не знаю, что такое хороший сон.
— Это очень плохо. Надеюсь, вы ничем не обеспокоены?
Она с тревогой посмотрела на меня, и потеряв над собой контроль, непроизвольно положила руки на газету, как будто хотела скрыть ее от меня.
— Обеспокоена?.. Нет, ничего, нет.
Но зачем так горячо отрицать, подумала я.
Она рассмеялась, но смех у нее вышел несколько натянутый.
— С тех пор, как я приехала сюда, моя жизнь совершенно наладилась. Мне здесь очень хорошо. Мне не о чем беспокоиться. И какое это счастье иметь такого ребенка, как Элис.
— Вполне вам верю. И все же трудно одной растить ребенка.
Щеки у миссис Линкрофт слегка порозовели, а я продолжила:
— Но вы с этим великолепно справляетесь.
— О, милая моя Элис! Сначала я была не рада, что жду ребенка, но когда она родилась… — и вдруг другим, более жестким голосом:
— Элис, думаю, сказала вам, чей она ребенок. Наверное, мне не следует винить ее за это. Не очень, конечно, хорошо, что она знает, но трудно держать такие вещи в секрете… особенно с такой девочкой, как Элис. Она всегда чувствует, где правда, а где ложь.
— Мне кажется, она гордится своим происхождением, и это лучше, чем если бы она стыдилась этого.
— Ну, тут не многим можно гордиться, — сказала миссис Линкрофт, подтягивая к себе газету, чтобы незаметно убрать ее. — Вы знаете мир, миссис Верлейн. Вы жили заграницей и много путешествовали, и
