равно уже не верил им.
Мы все шли и шли. Петляли в переулках, лезли в дыры, перелезали через плетни и очутились перед кузницей.
Провожатый жестом велел обождать и канул в её нутро. За хозяином. Был тот жилист, ростом почти с меня; копоть въелась в складки длинного, худого лица и даже на носу была полоса сажи.
— Вот, — сказал проводник и ткнул в меня пальцем. Натянул капюшон и молча исчез. Довольно обидно, всё-таки почти сутки вдвоём….
— Здравствуй, хозяин, — сказал я. — Меня зовут Тилар.
— Ирсал, — он чёрной ладонью раскрасил лицо и молча повёл меня в угол двора, в низкий бревенчатый дом.
В доме были лишь кислая вонь, стол с парой лавок, да куча детей. Две чумазых мордочки выглянули с полатей, захихикали и исчезли, и тотчас заорал младенец. Я испуганно обернулся. Прямо на полу рядом с печью сидела девочка-подросток и покачивала колыбель.
— Тазир! — крикнул Ирсал. — Уйми дитя!
Из-за грязной занавески вышла женщина, вытерла об юбку мокрые руки, взяла младенца и ушла. Девочка пошла за ней.
— Нет, Ирсал, — сказал я. — Я тут не останусь.
Он не ответил, взялся ладонью за лицо и уставился на меня.
— Что с ними будет, если меня найдут?
— Это уж моя забота!
— Не сердись! Просто, если что… я ведь тоже тут на виду. Найди мне укромное местечко, чтобы… Ну, сам понимаешь.
Ирсал не стал спорить. Подумал, прошёлся пятернёй по лицу.
— Можно. Есть одно. Покойной тётки мужу двоюродная сестра. Только она того. Как померли у неё все в мор, тронулась. Так-то тихая. Сготовить там, обстирать… одна живёт. А слов не разумеет. Коли не боишься…
— Чего?
Он поглядел удивительно, и я вспомнил, что в нынешнем Квайре безумие считается заразным. Усмехнулся и сказал:
— Не боюсь.
И я поселился в домишке старой Синар. Странное это было место, и странная это была жизнь.
Дом жил сам по себе: постанывал, поскрипывал, кряхтел, и хозяйка, высохшая, как тень, тоже была сама по себе. Все сновала и сновала вокруг, что-то чистила, мыла, скоблила; тускл и неподвижен был её взгляд, а губы беззвучно шевелились, словно там, в своём далеке, она вела нескончаемый разговор. Она знала, что я есть, потому что готовила на двоих, но не видела, не слышала, не замечала меня. Это было очень противно сначала. А потом, на вторую или на третью ночь, я проснулся, будто меня позвали, и увидел, что она стоит и глядит. Я испуганно вскинулся на лавке, и она заковыляла прочь. И на следующую, и ещё на следующую ночь. Я пугался сначала, а вдруг понял: она просто слушает моё сонное дыхание, видно этот звук что-то будит в её угасающем мозгу. Наверное, надо быть достаточно одиноким, чтобы понять такое одиночество, и, наверное, я был достаточно одинок, чтобы это чем-то связало нас.
Да, я был тогда достаточно одинок. Не знавший света не боится тьмы. Пол года назад это все позабавило меня, теперь я мучился от пустоты, от того, что я никому не нужен, что все, кто мне дорог, позабыли меня.
Днём ещё можно было терпеть: додумывая кое-какие старые мысли, придумывая из чего сотворить передатчик, но день кончался, и вечер вползал в наш дом. Бесконечные зимние вечера, когда за стенами плачет ветер и мается огонёк лучины, а я один, совсем один, в доме, в городе, во Вселенной. И тогда я, одевшись, выходил на крыльцо и жадно слушал далёкие звуки.
Здесь я мог думать о Суил. Совсем не весёлое занятие, потому что в этих мыслях нет тепла. Даже имя её, как льдинка, оно не тает на губах.
— Суил, — повторял я, и холод медленно стискивал сердце. Я ошибся: смешная влюблённость оказалась любовью. И уже не споря с собой, я знал: эта глупенькая любовь, эта горькая, безответная радость — лучшее, что подарила мне жизнь. И я знал: мне не нужен этот подарок. Жить мечтою — не для меня. Жизнь нужна мне в руках, а не в грёзах, мне нужно тепло, а не холод, холод в сердце и нетающее имя на зажатых морозом губах.
Я не выдержал. Знал, что это постоянная слабость, что слишком быстро я сдался и слишком легко уступил. Все равно. Завтра я иду к Таласару. Прости, Баруф, это выше моих сил. А может, наоборот? Ты
Было тягостно так думать, но не думать так я не мог. Слишком свеж был недавний урок и слишком горек. Запрограммировать меня вовсе не сложно. Создать ситуацию, из которой для меня есть единственный выход, а тогда я пойду до конца — я не сумею свернуть и бросить на середине начатое дело. Я уже не могу свернуть и пойду до конца, но плясать я буду от этого варианта.
— Биил Бэрсар? — жадно вглядываясь в меня, спросил хозяин. — Рад вас видеть!
И я ответил его беспокойным глазам и измученному лицу:
— Все хорошо, биил Таласар. Они в Бассоте.
— Слава господу! С тех самых пор… поверите ли, ни одной ночи не спал! А вы? Или мне не должно об этом спрашивать?
— Почему же? Кому-то надо было остаться.
— Значит, вы в городе?
Я не ответил, и он, спохватившись, быстренько перевёл разговор. С нелепым блаженством я слушал о последних дворцовых интригах, о новых податях, о создании сыскного приказа, об отчаянном походе Угалара и ответном походе Тубара…
— Вы улыбаетесь? — вдруг быстро спросил Таласар. — Находите сие несерьёзным?
— Нахожу, — ответил я честно. — Тубар просто тянет время. Через месяц-другой, когда начнутся весенние штормы, он получит, наконец, свой тарданский корпус и расколотит нас. Вот только один человек, который может справиться с ним…
— Дос Крир? Увы! Он нелюбим владыкой, и армия ему не доверяет.
— Значит, проиграем войну…
Человеческий голос после горьких дней тишины! Я впитывал его, оживал, смаковал разговор, как изысканное блюдо. И Таласар измолчался тоже. Мы болтали, как двое мальчишек, упоённо, взахлёб, перескакивая с темы на тему. О Равате и о политике Тисулара, о драгоценных квайрских камнях и о свойствах металлов, об интригах Кевата и о суровой зиме.
Потом Таласар предложил мне с ним пообедать, но мы болтали и за столом, и старый слуга улыбался, радуясь тому, как оживился хозяин.
А потом вспомнил о деле.
— У меня к вам просьба, биил Таласар.
— Для вас я готов на все!
— Да нет, это не так серьёзно.
— Деньги?
— Пока нет. Какое-нибудь занятие, чтобы скоротать эти дни. Неблагородно, конечно, но не умею сидеть без дела.
— У вас хороший почерк?
— Господи, биил Таласар! Я же иностранец, и в Квайре я меньше года. Почерк ничего, но вряд ли кто-то прочтёт то, что я напишу.
— Клянусь солнцем, вы заставили меня об этом забыть! Какое же занятие вы избрали?
— Пожалуй, оружие. Новое ружьё не сделаю, но починить, сумею любое.
— Вы оружейник, как и… Калат? — В какой-то мере.
Он поглядел на меня, словно бы сомневаясь, кивнул слуге, и тот приволок разукрашенное ружьё. Я усмехнулся, вытащил из кармана свои инструменты (тайком от Баруфа я их всё-таки прихватил) и мигом
