Нажимаю на кнопку «Пуск». В верхнем левом углу экрана вспыхивает точка — два миллиона лошадиных сил двинули снаряд в грунт. Через пять часов он выйдет на исходную позицию и станет там, пока все триста тридцать два земера не займут своих мест.
Очень рад за твою хлореллу. За год, ты говоришь, она повысила количество кислорода в атмосфере Венеры на две сотых процента. Через сто лет при таких темпах будет два процента, через тысячу поставим на Венере коттедж. Привет!..
Дан пуск всем тремстам тридцати двум земерам. Дежурила Алла. Мы стояли у нее за спиной и ждали. В огромном здании тишина. Экраны горят зеленым. В центре зала большой экран, связанный с пультом. Тоже зеленый… Знаешь, что мне припомнилось? Как мы вдвоем ловили форель. В гот день, помнишь? Мне надо было сказать, что я тебя люблю… Закинули удочки в зеленую воду — ждем. Я думал: как только нырнет поплавок, — шут с ней, с форелью, — так и скажу. Ты стоишь рядом на камне. Поплавок не ныряет — я в отчаянии. Ты поняла без слов, кивнула: «Я знаю…»
Почему вспомнилась эта минута? Наверно, потому, что в зале тихо, все глядели в зеленую глубь экранов…
Земеры пошли. Алка обернулась к нам:
— Поздравляю, мальчики! — Глаза у нее были сияющие и тоже зеленые.
Вчера ездили на плавстанцию Югорская. По дороге заспорили. Начала, как всегда, Алка:
— Нет на Земле романтики — кончилась…
— А то, что на снежном глиссере делаем по двести километров в час, — возразил Аркадий, — не романтика?
— Ничуть! В теплой кабине, даже не отморозишь носа!
— Это ты после фильма о «Челюскинцах»…
— Ничуть! — перебила Алка. «Ничуть» — у нее первое слово. — Я о себе. И о вас тоже. Ехали в тундру — зачем? Работать? А сидим под колпаком, не отрываем глаз от экранов. Голубое благополучие… На плавстанции тоже купол, экраны. Машины на дне морском роют, выравнивают площадь. Пропустят земеры — закроют вход решеткой, чтобы в туннель не набились водоросли… Где же романтика? Для чего тогда руки, мозг?
Когда Алка задает такие вопросы, всем становится не по себе. От общего она непременно перейдет к частностям.
— Вот у меня, — продолжала она, — самое героическое — нажим кнопки, когда Дарин скомандовал: «Пуск!» Но это я, девчонка, а вы здоровенные парни…
Началось избиение. Аркадий сделал попытку вывернуться.
— Перестань зудеть, — сказал он, — больно в ушах!
— Одесса… — сощурилась Алла. — Там загорал на пляже, здесь — под искусственным люменом… Белого медведя ты хоть одного убил в жизни? Даже не видел!
Все засмеялись. Но тут дошла очередь до меня:
— А Шатров? Почему ты не в космосе, не на Марсе? Любишь тепло?
Ничего с ней нельзя поделать. Из тебя вынет душу, и тебе же расскажет о ней больше, чем знаешь сам…
Пять недель земеры вспахивают рудную целину. Кажется, слышно, как скрипит под ногами земля. Шестьсот шестьдесят миллионов лошадиных сил перелопачивают руду. И им еще работать столько же. Ежедневно высиживаем у экранов по шесть часов — Федор, Аркадий, Алла и я…
Не понимаю твоего раздражения в последнем письме. Мы работаем вчетвером, естественно, на Югорскую ездили вместе. Не бросишь же Алку — не по-товарищески. Ничуть я не восхищен, из чего ты взяла? Глаза?.. Что я писал о глазах? Зеленые? И экраны зеленые, и вода. Слишком много зеленого? Как-то и не заметил… А вообще она смеется над нами, троими, и заказывает разговоры в Семипалатинск…
Тут не хватает двух писем, которые Ольга не сочла нужным передать мне. От этого рассказ лишается подробностей. Каких — домысливать не берусь. Я ведь обещал Ольге…
Перехожу к следующему письму.
У Аркадия сын! Не здесь, конечно, в Одессе! Два дня счастливый отец ходил с телеграммой, показывал всем. А сегодня мы смотрели мальчишку по видеосвязи. Личико с кулачок, два светленьких озерца.
— Похо-ож! В нашу породу, — смеялся Аркадий. — Спокойный, как дуб!
Алка и тут осталась сама собой, сказала нам с Федором:
— Смотрите? Видит око, да зуб неймет!
— А к тебе, — съязвил Федор, — это самое не относится?
— Ничуть! — Алка махнула рукой, удалилась с достоинством.
Мальчишка действительно был спокойный.
Это совсем не вязалось с нашей заботой.
Земеры вышли на нижний горизонт. Трудяги работу закончили. Теперь они постоят, пока будет пробит туннель под морское дно, затем головная машина выведет их по туннелю в море. Головным будет ВЧЗ — высокочастотный земер. Он уже возле шахты, вокруг него суетятся техники, на него глазеют зеваки. Это великан, весь пронизанный электричеством. Он не только пробьет туннель, но и сварит его стены токами высокой частоты. ВЧЗ может идти на ручном управлении, но Дарин запрограммировал ему автоматический ход — так будет быстрее. Проводить выход к морю будет сам Петр Петрович.
ВЧЗ опустили в шахту около полудня. Работа земера транслировалась на экран в центре зала. Здесь толпились освободившиеся от дежурств операторы. Следили за ВЧЗ и за Дариным. Посмотреть было на что. Пульт мерцал множеством индикаторов: температура, грунт, скорость, охлаждение, радиация — все надо было мгновенно учитывать.
Снаряд прошел вниз два километра. Многие из ребят начали расходиться. У экрана осталось человек двенадцать. Вдруг звонок распорол тишину зала. Дарин поднял голову. Только что все было нормально: ВЧЗ опускался по вертикали. Но сейчас пульт неровно мерцал огнями… Второй звонок вернул к экрану тех, кто уже был на ступеньках лестницы. Красные огни вспыхивали на схеме внутреннего обслуживания ВЧЗ: магнитный настрой гирокомпаса перекрывался помехами. Это не была механическая поломка. Помехи то появлялись, то исчезали, как будто над компасом трепетало что-то живое.
— В земере мышь! — заговорили возле экрана.
— Птица!..
Всякий раз, когда поле компаса перекрывалось, звонок заставлял вздрагивать всех.
— Может, в снаряде остался кто-то из техников?
— Техники все на месте!
Петр Петрович включал и выключал клеммы проверки механизмов на земере. Система движения, мозг корабля — все было в порядке. А звонок звенел!
Наконец Дарин включил экран обзора в кабине управления корабля. Все увидели кресло — пустое, каким ему положено быть. Земер шел вертикально вниз, без привязи в кресле никто бы не усидел. Ремни, пристегнутые к подлокотникам, лежали в зажимах. Дарин уже хотел выключить экран кабины, как вдруг из-за спинки кресла показалась рука. Пошарила по верхнему краю, схватилась за кромку. Медленно, как будто всплывая над горизонтом, поднялась макушка с вихром рыжих волос, показались два расширенных от ужаса глаза. Несомненно, глаза видели экран в рубке земера, а на экране лицо главного инженера. Наверно, глаза и макушка тотчас бы спрятались — так казалось всем, наблюдавшим эту картину, — как ни страшно находиться в земере одному, а увидеть перед собой разъяренное лицо главного инженера страшнее. Мальчишка дернулся вниз, но было уже поздно.
— Стой! — загремел Дарин.
Мальчишка провел остреньким языком по губам и, не показываясь полностью — он лежал на спинке кресла с тыльной его стороны, иначе давно бы свалился вниз, — прохрипел:
