А

дорогой Валетчик, эти все страхи твои – бессмысленные. В смысле, глупые бес...

Мэт прислушался. За входной дверью кто-то был – кто-то свистящим шепотом, покряхтывая и посапывая, переговаривался, позвякивая каким-то железом и побрякивая какими-то неметаллическими частями. И всё это было тихо, очень тихо, на самой грани чувствительности его ушных микрофонов, но он услышал и насторожился, и даже потянул топор из крепления на спине, но тут дверь неспешно распахнулась, и в неё въехал улыбающийся долгожданный Святой Лука. Въехал и остановился в проёме, заслоняя собой тёмный коридор.

– «Ну что, заждался, друг милый? Утешься теперь – вот он я! И к счастью нашему, не один я вернулся – со мной прибыли воины святого войска Господнего, Инквизиторы Стального Клинка. Сейчас из вас, заблудших, бесов изгонять зачнут. А как изгонят, будете вы светлыми и душой и телом, и сами встанете на сторону справедливого братства нашего, в его многотрудной борьбе с еретиками распутными Земель Восточных. Приступайте, братья, помолясь, только осторожней со скарбом моим, за многие года собранным тяжким трудом. Не повредите».

С этими словами он со скрипом отъехал в сторону, и тотчас же стало ясно, кто там сопел и кряхтел за дверями – два тяжёлых боевых дрона, с полосатыми литерами «i» на груди, быстро вдвинулись в довольно тесное помещение сторожки и, растопырив манипуляторы, шагнули к Мэту. А сзади выдвинулось ещё два, и ещё за ними в темноте коридора смутными, чёрными тенями зашевелился мрак подземных пустот. Не могли они поместиться здесь все сразу и потому подбирались по очереди, страшно и неотвратно.

«Как некстати у меня разряжен аккумулятор...» – с тоской подумал Мэт и выхватил топор.

Тесное помещение тут же заполнилось свистящими взмахами стремительных движений его топора, выпадами тяжёлых, металлических кулаков, инквизиторов, пытающихся сбить его и повалить на пол, а так же шаркающими топтаниями многочисленных коренастых металлических ног, двигающих борющиеся тела, удерживающих равновесие и ставящих подножки. Все бились, сосредоточенно и молча. И лишь единожды, когда первая пара боевых дронов была вконец изрублена ожесточившимся Мэттом до состояния нежизнеспособных кусков железа и пластмассы, и он с озверелым выражением лица, шагнул навстречу следующим по очереди тяжеловесам, по ходу замахнувшись на коварного Луку, в жестокий шум битвы циркулярной пилой врезался истерический крик предателя:

– «У меня раритетный дрон!!! Я нахожусь под охраной Юнеско! Вы не имеете права уничтожать историческую ценность!»

Мэт с омерзением смёл его в сторону, отпихнул назад, и разом снёс одному из нападающих квадратную башку. Второй замешкался, застряв в проходе, и вмиг, лишившись обеих рук, головы, и получив тяжелый проломный удар в корпус, выбыл из битвы и вообще с Острова на длительное время. Изрубленные бойцы загородили проход для следующей волны нападающих, и чёрная тьма за их неподвижными телами нервно засуетилась и заколебалась, и из неё донёсся чей-то возмущённый голос:

– «Щ-щит, Люка, не тьяните уже! Ми и так достаточно иметь урона от этот дикарь. Он нам обойтись слишком дорого! Кто будьет всё это оплатить?»

– «Получи, внучёк, гостинчик!» – раздался сзади скрипучий голос, и Мэт попытался обернуться, но у него пропали ноги. Он очень удивился и посмотрел вниз – ноги были на месте, но их не было.

Затем, с удивлением, он не обнаружил у себя и рук. Они тоже были на месте, это было хорошо видно, но он их не ощущал. Потом пропали тело и голова. Пропало зрение, и исчез слух. Пропало всё, даже само его удивление, и осталась от него только слабо сияющая белая точка в непроглядной, шевелящейся недоброй Тьме.

Тьма клубилась чёрными тенями и переливалась чёрными брызгами. Она хищно охватила сияющую точку и жадно впилась в неё чёрными зубами. И стала рвать её и чавкать от наслаждения своим мерзким чёрным ртом.

«Глупость, – подумал Мэт, – это всё не реально, это только моё воображение. В смысле, мысли».

Но Тьма лишь нагло усмехнулась и продолжила своё чёрное дело.

«Я тебе не Валетчик, – твёрдо сказал он Тьме, – ты меня на испуг не возьмёшь».

И постарался оттолкнуть её, но так и не нашел, чем. А Тьма беззвучно захохотала и окутала его ещё плотнее.

«Это, наверное, моя душа, – подумал он о белой мерцающей точке, что сияла одна во Тьме, – от меня осталась только моя душа».

Он стал искать оружие, что бы защититься от Тьмы, но не нашел ничего, и в нём возник Страх. И сразу попытался завладеть его душой. Но не смог, потому, что у него оказался крепкий дух. И, обломав об него кривые когти, Страх отступил, а из дальних провалов пустоты чёрными клубами стало прибывать тёмное подкрепление.

«Я тебя не боюсь, – сказал он Тьме, – у меня нет оружия, но я тебя не боюсь».

Тьма уплотнилась, и возникла Боль. Сначала она была где-то там, далеко, за океанами пустоты, но Тьма подтолкнула её к нему ближе, и он ощутил её. Она жгла. Она жгла огнём и льдом. Она была невыносима, но он не сломился и выстоял.

«Я тебя презираю, – сказал он Боли, – я могу тебя терпеть, а значит, у тебя нет власти надо мной».

И Боль схлынула в бездну. И тогда из Тьмы возникла Злоба и вытащила за собой Ненависть. За ними выскочила Лесть и привела Предательство с Подлостью. И они все дружно накинулись на сияющую точку и стали её терзать. И Мэт почувствовал, что ему становится всё равно. Не всё ли равно, Свет или Тьма, не всё ли равно, кому служить? Ну, будет он служить Тьме, что от этого изменится? Всё равно. Всё едино. Это подло подкралось к нему Равнодушие и вонзило в него свои ядовитые зубы.

«Я один, – вяло подумал он. – Я не могу биться. Я бессилен».

Им начало овладевать Отчаяние, но тут, в глубине Тьмы, он ощутил слабо светящийся живой Огонёк. Он тоже был один, он тоже бился с Тьмой и он шёл ему навстречу. И он сиял слабым, синим светом. И свет его пробуждал Надежду, и Мэт воспрянул духом, и Отчаяние со стоном исчезло.

«Нет, я не одинок, – обрадовано подумал Мэт, – ты меня не обманешь, Тьма. Нас много здесь, в потёмках, надо только всех найти и собрать вместе. И мы тебя одолеем».

И он почувствовал, как в его душе зародился Истинный Свет, и полыхнул белым пламенем, набирая силу. И Тьма отшатнулась от него, беззвучно взревев и близоруко щурясь, и в злобе бросила своих слуг на живой Огонёк, и тот в испуге затрепетал и стал меркнуть. Но Мэт уже справился с Равнодушием – он выжег его яд белым сиянием, а затем протянул свои лучи к синему Огоньку, вырвал его из липких лап Тьмы и притянул к себе поближе, согревая теплом своей души. И сказал ему:

«Не бойся, дружище! Нас теперь двое. Мы вместе, а значит - мы сила».

И он ощутил в себе эту Силу. И Тьма отхлынула с горестным воем, и с визгом умчались за ней её слуги.

А живой Огонёк радостно затрепетал, и весело вспыхнул чистым синим светом. И от этого яркого синего света у Мэта появился слух, и он услышал невнятные бормотания:

– «...что-то не так... воля не ломается... сопротивление выше разумных норм... щ-щит, вы тупой... не уметь обращаться с тонкий тэкникл... усилить напор... ваши люди тоже стьюпит... нам не нужен клан с такой мокрый реномэ... мы будем всех меняйт... посты сообщили... военный патруль... щ-щит, дэмэт... уходить квикли... всё бросать... мать... мать... ушли... твою... гады... опять кого-то пытали... возьмите их Жан... в Факторию лучше всего... за ними присмотрят... бедненький, ему больно... нет, странно, он улыбается... ему хорошо... доложить... связаться с психологами... крепкий пацан...»

Потом внезапно вспыхнуло яркое желтое солнце, его стали бить по щекам, и он открыл глаза. И увидел испуганное лицо матери у включенной настольной лампы, ощутил запах эфира в смеси с нашатырём и седой человек в белом халате глухо произнёс:

– Голубушка, ничего страшного, просто нервный шок. Поите его чаем с укрепляющим сбором трав, и всё как рукой снимет. И никакого Интернета... Выпейте вот валерьяночки и отведите его в постель. Ох уж эти геймеры – подменяют реальную жизнь виртуальной... И к чему этот мир катится?

==== ====

ЧАСТЬ ВТОРАЯ.

*

Начало зимы в этих широтах дело такое – ветра и шторма. Низкие рваные тучи с мрачным упорством наползают на Остров с моря и злобно хлещут его каменистые бока, то обжигающим снегом с дождём, то леденящим дождём со снегом. А грязно-свинцовые волны, нагоняемые воющими ветрами, бросаются на него со всех сторон, как собаки на гигантского, неповоротливого медведя, рычат и шипят, и плюются пеной, и вгрызаются в его изрытое тело своими мокрыми пастями, и выворачивают из него камни, свирепо перекатывают и дробят их с грохотом до состояния песка и мелкой гальки, усыпают ими береговую линию, и устало отступают, чтобы через минуту вновь повторить свой остервенелый натиск. А ему, одиноко брошенному в безбрежности водной пустыни, некуда деться от всей этой зимней ярости неба и моря, и потому угрюмо стоит он, терпеливо снося все невзгоды, в ожидании погожих летних деньков, когда море и небо умерят свой норов и можно будет перевести дух – подремать под горячим солнцем и понежить старые кости в тёплой, ленивой воде...

– Не надо так расстраиваться, дорогой Алехандро. Два месяца – это не срок. Вот, обратите внимание на меня – я же не расстраиваюсь. Мне, естественно, тоже неприятна эта ситуация, но я же, не кисну, не заламываю руки и не стенаю. Держите спину ровно, юноша, и смотрите неприятностям в лицо