стрельчатым окном на ветке сидела ворона. Этот вид напоминал Оте о чем-то смутно знакомом.
– Кто из богов усмиряет духов воды? – резко спросил Риит-кво. Ота собрался и выпрямил спину. Риит- кво указал на плотного паренька в задних рядах.
– Оладак-странник! – ответил тот, принимая позу благодарности учителю.
– А почему духов, которые не пожелали сражаться ни на стороне богов, ни против них, ввергли в последний круг ада, глубже, чем приспешников Хаоса? – Риит-кво указал на другого ученика.
– Потому, что надо было сражаться за богов! – выкрикнул мальчик.
Ответ неверный. Потому, что они были трусами, подумал Ота, зная, что прав. Лакированная розга Тахи со свистом хлестнула ученика по плечу. Риит-кво осклабился и продолжил рассказ.
После урока они еще немного поработали, но уже без надзора Тахи-кво. Потом был ужин, и еще один день подошел к концу. Ота был рад наконец забраться на жесткую койку и накрыться тонким одеялом по самую шею. Зимой многие ученики спали в одежде, чтобы было теплее, Ота тоже. Впрочем, он любил зиму больше других времен года. Когда снаружи теплело, он порой просыпался и не мог вспомнить, куда попал, надеялся увидеть стены отчего дома, и, может быть, улыбку матери, услышать голоса братьев – Биитры, Даната и Кайина. Эти наплывы воспоминаний были невыносимей розги Тахи-кво. Ота усилиями воли старался стереть образы семьи из памяти. Дома его не любили и не ждали. Он понимал, что слишком частое осознание этой горькой правды убьет его.
В полудреме он вспоминал последний урок, где резкий голос Риита повторял притчу о духах, которые отказались сражаться. О трусах, приговоренных к изгнанию в самый глубокий и ледяной ад.
Вопрос всплыл неожиданно. Ота распахнул глаза и резко сел. Остальные мальчики спали. Кто-то неподалеку плакал во сне – привычный звук. В памяти звучали слова урока о трусливых духах.
«Что же их там держит? – спрашивал тихий внутренний голос. – Почему они остаются в аду?»
Ота несколько часов пролежал без сна, ломая над этим голову.
Покои учителей выходили в общую гостиную. Вдоль стен громоздились стеллажи книг и свитков. В каменном очаге тлели угли, приготовленные достойнейшими из «черных одежд» Милы-кво. Из широкого окна с двойным стеклом, не пропускающим ни холод, ни летний зной, открывался вид на дорогу, что вела на юг, к главному тракту.
Тахи грел ноги у очага и вглядывался в заснеженную равнину за окном. За спиной у него открылась дверь, и вошел Мила.
– Я ждал тебя раньше, – произнес Тахи.
Мила ненадолго принял позу извинения.
– Аннат Рёта снова жаловался, что кухонная труба чадит.
Тахи фыркнул.
– Сядь. У огня теплее.
– На то он и огонь, – иронично согласился Мила и сел. Тахи ответил вымученной улыбкой.
– Что он сказал о твоем классе? – спросил Тахи.
– Почти то же, что в прошлом году. «Они заглянули по ту сторону пелены и ведут младших братьев к знанию», – отозвался Мила, сложив руки в позе легкой насмешки. – Все, что они умеют – издеваться над слабыми. Любой мало-мальски полезный андат сожрет их, не моргнув глазом.
– Жаль.
– Можно подумать, кого-то это удивило. А как твои?
Тахи пожевал губу и наклонился вперед, ощущая на себе взгляд Милы.
– Ота Мати опозорился, – произнес он. – Но наказание выдержал достойно. Дай-кво думает, из него выйдет толк.
Мила шевельнулся. Когда Тахи поднял голову, тот уже сидел в вопросительной позе. Тахи подумал над немым вопросом и кивнул.
– Были и другие знаки, – сказал он. – Пожалуй, стоит к нему присмотреться. Только не хочется тебе его отдавать.
– Ты его полюбил.
Тахи изобразил согласие с оттенком признания собственного поражения.
– Может, я и жесток, дружище, – протянул он, явно повторяя не раз сказанное, – но не бессердечен, как некоторые.
Светловолосый учитель расхохотался, и Тахи невольно последовал его примеру. Потом они на время умолкли, думая каждый о своем. Мила встал и сбросил с плеч толстую шерстяную накидку. Под накидкой оказались те же строгие шелка, в которых он вчера встречал дая-кво. Тахи налил себе и Миле рисового вина.
– Приятно было увидеть его снова, – сказал Мила чуть погодя. В его голосе звучала печаль. Тахи принял позу согласия и пригубил вино.
– И все же он так постарел…
Немудреный план побега не требовал сложных приготовлений, однако Ота «дозревал» почти три недели – с того мига, как понял смысл притчи о духах, до решающей ночи. Вечером он дождался, пока все уснут, вылез из-под тонкого одеяла, напялил все свои чулки и накидки, собрал скудный скарб и в последний раз вышел из общей спальни.
Каменные коридоры не были освещены, но Ота хорошо изучил дорогу и не заблудился бы даже в темноте. Сначала он отправился на кухню. Кладовая была не заперта – никто не хотел попасться на воровстве и заслужить порку. Ота сгреб в котомку две пригоршни черствых булочек и сушеных фруктов. Водой запасаться не стал: землю за воротами еще покрывал снег, а Тахи-кво научил их оттаивать воду на ходу теплом своего тела, не замерзая.
Когда Ота подготовился, путь привел его к главному залу. Лунный свет из высоких окон обозначил призрачно-серый широкий проход, где каждое утро в течение трех лет он и его класс замирали в позе подчинения. На дверях, как обычно, лежал засов, и, хотя Оте хватило бы сил его сдвинуть, звук мог кого- нибудь разбудить. Поэтому он взял из чулана за дверями пару широких сетчатых снегоступов и направился по лестнице в лекторий, где узкие окна выходили наружу, в мир, скованный зимой. Ота уже видел пар собственного дыхания.
Он выбросил снегоступы и котомку в сугроб, протиснулся в окно и стал спускаться с карниза, пока не повис на пальцах. Падать было невысоко.
Ота отряхнул снег с чулок, привязал снегоступы к ногам толстыми кожаными шнурками, подобрал пухлую котомку и зашагал прочь, на юг, к большому тракту.
Луна, висевшая почти в высшей точке, сдвинулась на две ладони в рукавицах, когда Ота понял, что за ним следят. Кто-то шел за ним шаг в шаг, а теперь ступил невпопад – прозвучало намеренно, как привлекающий внимание кашель. Ота застыл. Потом обернулся.
– Добрый вечер, Ота Мати, – сказал как ни в чем не бывало Мила-кво. – Славная погода для прогулки, а? Правда, холодновато.
Ота не ответил, и Мила-кво пошел к нему, придерживая рукой собственную котомку. Ступал он почти бесшумно, а изо рта валил пар, густой и белый, как гусиный пух.
– Вот-вот, – повторил учитель. – Холодно и далеко от постели.
Ота принял позу ученического согласия. В ней не было намека на извинение. Ота надеялся, что Мила- кво не заметит дрожи или спишет ее на холод.
– Уйти, не закончив обучения… Какой позор!
Ота жестами выразил благодарность за урок, но Мила-кво только отмахнулся и сел на снег, разглядывая мальчика с любопытством, от которого Оте стало не по себе.
– Зачем? – спросил Мила-кво. – Ты еще можешь все исправить. Тебя могут признать достойным. Так зачем убегать? Неужели ты такой трус?
Ота обрел голос.
– Трус бы остался, Мила-кво.
– Как это?
В учительском тоне не было ни осуждения, ни подвоха. Словно он приятель Оты и искренне хочет услышать ответ.
– В аду ведь нет ни замков, ни дверей, – сказал Ота. Он впервые пытался объяснить свою мысль кому-
