открывалась в отдельную прихожую, так что находящийся внутри всегда слышал чье-либо приближение. Вилсин застал андата сидящим на столе гигантской птицей. Полы его одеяния растеклись вокруг, словно клякса.
– Что это ты удумал, Вилсин?
– Досмотреть сон, – отозвался Марчат, пряча страх под маской ярости. Черные глаза на бледном лице впились в гальта. Бессемянный склонил голову набок. В тишине только и слышалось, что дыхание Марчата. Из них двоих дышал он один.
– Может, скажешь, в чем дело? – произнес он. – И ноги прочь с моего стола. Тут тебе не чайная.
– С какой стати твой парень обхаживает моего? – процедил андат, пропуская замечание мимо ушей.
Марчат поставил перед собой свечу, выдвинул стул и сел.
– Понятия не имею, о чем ты говоришь! – Он скрестил руки на груди. – Либо объяснись, либо иди других пугай. У меня завтра трудный день.
– Так ты не посылал своего человека развлекать ученика Хешая?
– Нет.
– Тогда почему он пришел?
Марчат прочел в лице андата недоверие. Возможно, ему просто померещилось. Тем не менее гальт выдвинул челюсть и подался вперед. Существо в человечьем обличье не шевельнулось.
– Понятия не имею, – отчеканил Марчат. – Хочешь – верь, хочешь – не верь. Мне начхать.
Бессемянный покосился куда-то вбок, словно прислушиваясь, потом выпрямил спину. Ярость в его голосе и лице растаяла, сменилась недоумением.
– Один твой грузчик сегодня заходил к Маати. Сказал, что они познакомились во дворце и договорились вместе погулять.
– Что ж, – отозвался Марчат. – Значит, они познакомились во дворце и договорились вместе погулять.
– Поэт и грузчик? – фыркнул Бессемянный. – Может, и высокородные утхайемки по ночам мечут кости в веселом квартале? Хешай, конечно, был рад. Не нравится мне все это, Вилсин.
Марчат призадумался, пожевывая губу. В самом деле, выходило странно. Учитывая близость предстоящей церемонии, рисковать нельзя. Слишком многое на кону. Он подвинул стул, скрипнув по каменному полу. Бессемянный свесил со стола ноги, отчего сходства с хищной птицей убавилось.
– Кто это был, кстати?
– Он назвался Итани. Рослый такой, плечистый. Лицом похож на северянина.
Тот самый, которого посылала к нему Амат. Дело плохо. Бессемянный, видимо, что-то прочел в его глазах и принял позу – смесь вопроса и приказа.
– Я понял, о ком идет речь. Ты прав. Здесь что-то нечисто. Он был моим телохранителем в тот день, когда я ходил в предместья. А еще он спит с Лиат Чокави.
Бессемянный мгновение-другое переваривал сказанное. Марчат наблюдал за его черными глазами, видел, как совершенные губы дрогнули в неуловимейшей из улыбок.
– Он не мог ее предупредить? – спросил андат. – Как думаешь, она догадывается?
– Нет. Будь у нее хоть малейшее сомнение, это было бы видно без фонаря. Врать она не умеет, что при наших задачах чрезвычайно ценно.
– Если он ничего ей не рассказал, может, ему нет дела до нашего маленького заговора? Кстати, о твоей исчезнувшей распорядительнице ничего не слышно?
– Нет, – ответил Марчат. – Головорезы Ошая предлагали хорошую награду, но ее и след простыл. Никто не видел, чтобы она покинула город. Даже если Амат и залегла на дно где-то здесь, едва ли она попытается предотвратить… церемонию.
– Одно то, что Ошай не сумел ее разыскать – знак тревожный. А тут этот мальчишка, Итани. Либо он работает на нее, либо нет. А если работает…
Марчат вздохнул. Сколько раз он зарекался: все, вот последнее преступление, на которое его вынуждают – так нет, одно тянуло за собой другое, и не было этому ни конца, ни края. Лиат Чокави – глупую, недалекую, милую девочку – ждет позор, а теперь некому будет ее утешить.
– Я распоряжусь насчет него, – сказал Марчат. – Утром поговорю с Ошаем, пусть разберется.
– Не надо, – произнес андат. Он откинулся назад, положив ногу на ногу и обняв колено. Руки у него были почти женские – изящные, тонкопалые. – Незачем. Если его послали рассказать правду, мы уже опоздали и Маати все знает. Если нет, убив его, мы только привлечем к себе внимание.
– Молодого поэта тоже можно убрать, – заметил Марчат.
– Не надо, – повторил Бессемянный. – Нет. Грузчика можно убить, если будет нужда, но Маати трогать не смей.
– Почему?
– Он мне нравится, – ответил андат, слегка удивленно, словно сам только это понял. – Он… он добрый малый. Единственный за многие годы, кто не увидел во мне полезное орудие или средоточие зла.
Вилсин моргнул. На миг ему показалось, что андатом овладело что-то вроде печали. Печали, и, может быть, тоски. Долгими лунами, пока Марчат готовил их гнусный план, он выстраивал себе образ зверя, с которым вступил в сговор, и это проявление чувств выпадало из общей картины. Через миг, впрочем, андат стал самим собой и усмехнулся.
– Вот ты, например, считаешь меня воплощенным хаосом, – произнес Бессемянный, – который готов вырвать желанное дитя из материнской утробы лишь затем, чтоб Хешай помучился.
– Какая разница, что я думаю?
– Никакой. Но ты все равно так думаешь. А раз так, вспомни заодно, что первыми ко мне подошли твои люди. Может, я все и придумал, но с твоей подачи и на твои деньги.
– Не мои, а дядины, – огрызнулся Марчат. – Меня не спросили.
Лицо андата просияло жутким восторгом, совершенная улыбка стала шире.
– Марионетки. Мы сами и те, кто нами движет. Тебе бы впору жалеть меня, Вилсин-тя – ведь я тоже стал таким не по своей воле. Разве нас можно призывать к ответу – что тебя, что меня?
На задворках сознания Марчата шевельнулась тягостная мысль: а если бы я тогда отказался? Он отмел ее.
– Между нами нет ничего общего, – ответил гальт. – Но теперь это неважно. В любом случае мы теперь крепко повязаны. Что будем делать с Итани?
– Приставь к нему слежку, – сказал андат. – Он, может, и никто, но в нашей игре случайности не нужны. Узнай, что он задумал, а потом, если придется, мы его уничтожим.
8
– У нас был уговор… – начала Амат.
Ови Ниит с размаху отвесил ей пощечину. Амат медленно выпрямилась. Во рту стало солоно, щеку жгло в предвестье боли, а горячая струйка, стекая по подбородку, сообщила той доле ее разума, которая не успела съежиться от страха, что кольцо Ниита разбило губу.
– «Уговор»! – выплюнул он. – Здесь я заключаю уговоры! Захотел – дал слово, захотел – обратно взял. И никаких взаимностей.
Он прошагал в дальний конец комнаты. Закатное солнце давило лучами в закрытые ставни, очерчивая только края. Тем не менее света хватало, чтобы увидеть глаза Ови Ниита – выпученные до предела, мутные. Он шевелил губами, точно порывался что-то сказать.
– Ты тянешь время! – вдруг взревел он, грохнув ладонью по столу.
Амат сжала кулаки, сдерживаясь изо всех сил. Что она ни скажет сейчас, обратится против нее.
– Думаешь, у меня целее будешь? Думаешь, что выкрутишься, пока кто-то ворует мои деньги? Ты просчиталась!
С последним словом он яростно лягнул стену. В месте удара треснула штукатурка. Амат пригляделась – на стене осталась вмятина размером с яйцо, с тонкими трещинками-лучами – и поняла, что с Ниитом шутки плохи. Когда-нибудь он не сдержится и убьет ее. Не нарочно, так сгоряча.
Накатила тошнота. Странно, подумала Амат, что какой-то удар по стене так ее надломил, а издевательства над людьми не смогли.
