– Ее здесь нет. Она уже ушла, – проговорил он.
– Кого нет, Хешай-кво?
– Женщины, – буркнул он. – Островитянки. Той самой. Я-то думал найти ее, думал, что, объясню…
Маати захотелось встряхнуть его – схватить за грудки и трясти, пока не очухается. Вместо этого он накрыл его руку своей и сказал спокойно и уверенно:
– Нам пора идти.
– Если бы я объяснил, Маати… Если б я только мог объяснить, что это андатовы козни… Что я бы никогда…
– И что с того? – не выдержал Маати от досады и стыда. – Хешай-кво, словами вы ничего не исправите. И сидением в дождь посреди улицы тоже.
Хешай нахмурился, словно в замешательстве, потом посмотрел себе под ноги, на бурлящую воду, поднял глаза к полуразмытым лицам, поджал лягушачьи губы.
– Я выставил себя ослом, да? – спросил он совершенно вменяемым тоном.
– Да, – ответил Маати, не в силах врать.
Хешай кивнул и встал на ноги. Халат распахнулся, обнажив морщинистую грудь. Поэт сделал два неверных шага вперед. Маати шагнул навстречу и поддержал его. Когда они вышли на улицу, Лиат приблизилась и взвалила Хешаеву руку себе на плечо, чтобы помочь Маати. Их руки коснулись друг друга у поэта за спиной; Лиат взяла его за предплечье, и вышло нечто вроде подхвата, с помощью которого они доставили поэта домой.
Халат, который Маати одолжил девушке в доме поэта, был из шелка с хлопком, толщиной с палец и необыкновенно мягкий. Лиат переоделась в спальне Маати, пока тот возился с Хешаем. Мокрое платье она повесила на вешалку, волосы отжала и теперь не спеша заплетала, дожидаясь Маати.
Обстановка вокруг была незатейливая – кровать, стол и платяной шкаф, лампа с матерчатым абажуром и подсвечник. Почти как у нее, с той лишь разницей, что мебель была качественнее, а на столе лежала кипа книг и свитков. В конце концов, Маати был только учеником – как и она сама. Да и возрастом они почти не отличались, хотя она часто об этом забывала.
Сверху доносились голоса – говорили Маати с поэтом, потом вступил Бессемянный – мягко, чарующе и жутко. Поэт рявкнул в ответ что-то неразборчивое, и вновь успокаивающе заговорил Маати. Ей захотелось уйти, вернуться к себе, подальше от невыносимого напряжения, стоящего в этом доме, но дождь припустил еще сильнее. Шум капель сменился рассерженным грохотом. Ветер подул в другую сторону, и Лиат смогла открыть ставни, не боясь залить комнату. Когда она выглянула наружу, все вокруг было точно усеяно паучьими яйцами: повсюду лежали крошечные тающие градины.
– Лиат-тя, – произнес Маати.
Она обернулась, пытаясь одновременно закрыть ставни и изобразить просьбу об извинении, но не преуспела ни в том, ни в другом.
– Это ты меня прости, – сказал Маати. – Я должен был лучше за ним присматривать. Просто он еще ни разу не вставал с постели, не говоря о том, чтобы уйти.
– Он сейчас успокоился?
– Вроде того. Наконец-то лег. Бессемянный… ты знаешь, что он заперт?
– Слышала, – сказала Лиат.
Маати изобразил подтверждение и покосился назад, устало и беспокойно. С рукавов бурого одеяния до сих пор капало.
– Я пойду вниз, – сказала она.
– Зачем?
– Ты же захочешь переодеться, – медленно ответила она. Маати жутко покраснел и принял позу понимания.
– Я и забыл… Даже не заметил, как намок. Да, конечно, Лиат-тя! Я мигом.
Она улыбнулась и хлопнула его по плечу, как делали товарищи Итани. Вышло на удивление естественно.
– По-моему, нам уже хватит звать друг друга на «тя».
Маати и впрямь совсем скоро спустился, переодевшись в такое же коричневое платье. Они сели в гостиной, зажгли свечи, чтобы развеять уличную хмарь. Маати устроился напротив Лиат на низкой деревянной скамье. Лицо его было спокойным, но усталым, даже улыбался он невесело, скованно. Тревога за учителя отпечаталась у него на лице.
– Ты… ты не получала от него вестей? – спросил Маати.
– От Итани? Нет, – ответила Лиат. – Еще рано. Он еще не доплыл до Ялакета. Скоро прибудет. Да и письму потребуется не меньше, чтобы попасть сюда.
Маати дал знак, что понял, но в его жестах чувствовалось нетерпение. Лиат ответила позой вопроса о самочувствии. В другой обстановке это могло показаться простой вежливостью, сейчас же выражало искреннюю заботу.
– Ничего, отосплюсь, – сказал он. – Тяжело, когда не знаешь, что делать. Вот приедет Ота-кво, и все наладится.
– Правда? – спросила Лиат, глядя на пламя свечи. – Надеюсь.
– Конечно! Дай-кво больше всех нас знает, как жить дальше. Он все расскажет Оте-кво, и мы…
Его наигранно оптимистичный тон улетучился вместе со словами. Лиат посмотрела на Маати. Тот наклонился вперед и тер пальцами глаза, как усталый старик.
– Мы сделаем все, что велит нам дай-кво, – подытожила она.
Маати изобразил позу виноватого согласия. Порыв ветра сотряс стены и захлопал ставнями, и Лиат поплотнее запахнула халат, хотя в комнате было тепло.
– А ты? – спросил Маати. – В Доме Вилсинов все спокойно?
– Не знаю, – ответила Лиат. – Амат Кяан вернулась и пытается привлечь меня к работе, но там уже почти нечего делать. По-моему… по-моему, она мне не доверяет. Я ее не виню после всего, что было. И Вилсин-тя тоже. Они стараются меня чем-нибудь занять, но ничего серьезного не предлагают. По сути, никто не сказал, что я снова – девочка на побегушках, но, учитывая, на что я теперь трачу время, так оно и есть.
– Мне жаль. Этого не должно было случиться. И ты тут ни при чем. Тебе надо…
– Итани хочет от меня уйти. Или Ота – без разницы. Он меня бросит. – Она не хотела, но слова сами лезли наружу, как рвота. Она смотрела себе на руки и не могла сдержаться. – Мне кажется, он сам этого не понимает, но когда он уезжал, что-то в нем изменилось. Когда он прощался со мной… Я такое уже видела – он у меня не первый. Какая-то отчужденность, потом она растет, растет, и…
– Ты точно ошибаешься, – сказал Маати, впервые за день уверенным тоном. – Он тебя не бросит.
– Другие-то бросили.
– Только не он.
– Все равно: со мной его нет. И уехал он не потому, что пришлось, а потому, что хотелось. Он хотел побыть без меня. Пока не вернется, у него будет уйма времени для размышлений. А потом…
– Лиат-тя… Лиат, Ота-кво был моим первым учителем. Я даже думаю, лучшим. Он не такой, как все. И он тебя любит. Он сам мне об этом рассказывал.
– Не знаю, – ответила Лиат.
– Ты ведь любишь его, правда?
– Не знаю, – повторила она, и молчание, наступившее следом, было еще тягостнее дороги под дождем. Лиат смахнула слезу. – Я люблю Итани. Его я знаю. А кто такой Ота? Сын хайема. Он… не тот, кем я его считала, а я – всего-навсего ученица распорядителя, и то ненадолго. Как мы можем остаться вместе, когда он – это он, а я – это я?
– Но ведь вы не расстались, когда ты была распорядительницей, а он – простым грузчиком. И здесь то же самое.
– Нет, не то же, – заспорила она. – Он всегда знал, что рожден для лучшей доли, а я – нет. Какой была, такой и умру.
– Ота-кво – чуть ли не умнейший человек из всех, кого я знаю, – возразил Маати. – Он тебя не бросит.
