– Почему?
– Речь идет о скорбном торге. Девица на приличном сроке, живот уже заметный. Избавление от ребенка – дело щекотливое, тут надо действовать без огласки.
Амат внутренне возмутилась, но спокойным тоном ответила:
– Что ж, понимаю. Если ты опасаешься мне доверять, полагаю, лучше было и не посвящать меня в это дело. Пожалуй, подыщу себе замену.
Вилсин досадливо хлопнул по воде. Амат скрестила руки. Оба знали, что угроза ненастоящая: Дому Вилсинов без Амат придется туго, да и ей будет хуже, лишись она этой работы. Однако как распорядительнице ей совсем не нравилось быть в стороне от дел.
Марчат вспыхнул, от стыда или злости – трудно было понять.
– Не городи гору, Амат! Мне это нравится не больше твоего, но сделка есть сделка. И я намерен проследить за ее исполнением и попросить хая об аренде андата. Девушке будет обеспечен хороший уход и до, и после, а все, кому нужно заплатить, получат свое. В конце концов, я работаю на Дом Вилсинов дольше тебя. Я отдаю тебе приказы. Уж, наверное, я свое дело знаю!
– Я собиралась сказать то же самое, только про себя. Ты двадцать лет слушал мои советы. Если я как- то подорвала твое доверие…
– Нет.
– Тогда почему ты меня отстраняешь – в первый раз за все эти годы?
– Если бы я мог сказать, мне не пришлось бы тебя отстранять. Просто поверь, здесь решаю не я.
– Твой дядя велел ничего мне не говорить? Или заказчица?
– Мне нужен охранник. К половине свечи.
Амат изобразила сложную позу согласия с легким оттенком раздражения, зная, что Вилсин второй смысл не уловит. Она всегда выражалась слишком сложно для гальта, если тот ее злил. Амат встала, а Вилсин подогнал к себе поднос с чашками и налил чая.
– Ты хотя бы можешь сказать, кто заказчик?
– Нет. Спасибо, Амат, – попрощался Вилсин.
В женской комнате она вытерлась и оделась. Теперь улица досаждала ей своим шумом. Амат свернула к Гальтскому Дому Вилсинов – на север и вверх по холму. В тени у прилавка водовоза ей пришлось задержаться и выпить прохладительного, чтобы собраться с мыслями. До сих пор Вилсину не приходилось устраивать «скорбный торг» – прерывание беременности силой андата, хотя другие Дома брали на себя роли посредников в подобных случаях. Амат беспокоила такая перемена, беспокоила таинственность и то, зачем Марчат Вилсин попросил ее прислать телохранителя. Уж не хочет ли он подспудно, чтобы Амат все-таки докопалась до правды?
Маати замер, чувствуя, как сердце вот-вот выскочит из груди. Бледнокожий незнакомец медленно обошел его, ощупывая черными глазами каждый оттенок приветственной позы. Маати не дрогнул – помогли годы обучения в школе и у дая-кво. Его руки знали, как скрыть волнение.
Человек в одеждах поэта остановился, глядя с одобрением и легкой иронией. Изящные пальцы сложились в жесте приветствия – не самом теплом, но и не официальном. Получив ответ, Маати вытянул руки по швам и встал ровно. Первая оторопь от внезапного появления учителя прошла, и он подумал: не ожидал, что Хешай-кво так молод и красив!
– Как тебя зовут, мальчик? – спросил тот. Его голос был холодным и жестким.
– Маати Ваупатай! – отчеканил ученик. – В прошлом – десятый сын Нити Ваупатая, теперь – самый молодой поэт.
– А, с запада прибыл. У тебя до сих пор акцент.
Учитель сел на стул у окна, скрестив руки и продолжая откровенно разглядывать Маати. Комнаты, которые Маати все это время считал пышными, в присутствии черноволосого красавца вдруг выпятили свое убожество, а тонкие хлопковые занавеси, колеблющиеся на жарком послеполуденном ветерке, по сравнению с кожей поэта показались грязными тряпками. Будто сияющий камень оправили в жесть. Учитель улыбнулся не очень доброй улыбкой. Маати согнулся в позе ученической покорности.
– Хешай-кво, я прибыл сюда по велению дая-кво учиться вашему мастерству, если вам будет угодно взять меня в ученики.
– Брось! Мы не танцоры, чтобы шаркать и кланяться. Сядь туда. На кровать. Хочу тебя порасспрашивать.
Маати сел, где было велено, и поджал ноги, как на уроках дая-кво. Поэта его поза, похоже, позабавила.
– Итак, Маати, когда, говоришь, ты прибыл? Шесть дней назад?
– Семь, Хешай-кво.
– Семь. Однако тебя никто не встретил и не проводил в дом поэта. Уж за семь дней хозяин мог бы и показаться, как думаешь?
К Маати эта мысль приходила, и не раз, но сначала он принял позу благодарности за урок.
– Я тоже поначалу так подумал. Однако по прошествии времени понял, что это очередная проверка.
На совершенном лице мелькнула легчайшая улыбка, и Маати ощутил прилив радости от того, что угадал правильно. Новый учитель дал ему знак продолжать, и Маати чуть приосанился.
– Я подумал: а вдруг испытывают мое терпение? Чтобы убедиться, что я не стану торопить других, не имея на то права. Хотя потом я решил, что вы хотите узнать, как я расходую свободное время. Терпение и бездействие сами по себе ничему не учат, а у здешнего хая величайшая в летних городах библиотека.
– И ты все эти дни сидел в библиотеке?
Маати ответил утвердительной позой, не совсем понимая, что означает тон учителя.
– Вот это, Маати-кя, – произнес тот с неожиданной фамильярностью, показывая за окно – на сады, русла улиц и черепичные крыши до самого моря, – дворцы хая Сарайкета. Там обитают сотни придворных и чиновников. Ни одного вечера не проходит без представлений, пения или танцев. И ты говоришь, что все время возился со свитками?
– Я в самом деле провел один вечер с людьми утхайема. Они были с запада… из Патая, откуда я родом.
– И ты надеялся узнать что-нибудь про родных.
Прозвучало это не как обвинение, хотя могло бы. Маати смущенно закусил губы и повторил утвердительную позу. Улыбка, которую она вызвала, казалась участливой.
– И что же ты узнал за столь плодотворно прожитые дни из книг Сарайкета?
– Я изучил историю города и его андата.
Изящные пальцы произвели жест, который и одобрял, и призывал следовать дальше. Черные глаза излучали интерес, подсказывая Маати, что справляется он неплохо.
– К примеру, я узнал, что дай-кво – предыдущий – прислал вас сюда, когда Иана-кво не сумел удержать Облетающие Лепестки после смерти старого поэта, Миат-кво.
– Скажи-ка, почему он на это пошел?
– Потому, что Облетающие Лепестки ускоряла созревание хлопка в течение прошлых пятидесяти лет, – ответил Маати, довольный своей памятью. – Она заставляла коробочки… раскрываться, если не ошибаюсь. При этом собирать волокна становилось легче. С ее потерей городу пришлось искать другой способ ускорить и улучшить сбор и обработку хлопка, чтобы получить преимущество перед Гальтом и Западными землями, иначе торговцы отправились бы туда и всему городу пришлось бы перемениться. Однако вы приручили Исторгающего Зерно Грядущего Поколения, иначе Неплодного, как его называют на севере, или Бессемянного в городах юга. Торговым домам достаточно заключить соглашение с хаем, и вычесывать из хлопковой ваты семена не придется. Раз на это уходит почти столько же времени, как и на сбор урожая, хлопок попадает к ткачам раньше, чем где-либо еще. Поэтому другие страны и города начали присылать нам свой хлопок, а следом перебрались ткачи, красильщики и портные – все ремесленники.
– Да. И поэтому Сарайкет удерживает позиции, платя лишь каплями крови от уколотых ткаческих пальцев, – сказал учитель, принимая позу подтверждения со слабиной в запястьях, что смутило Маати. – Хотя кровь – не деньги, верно?
Пауза затянулась, пока Маати, чувствуя неловкость, не поспешил ее нарушить.
