Глава XIII
Не радуйся смерти врага твоего, ибо помни, что все мы смертны.[14]
На допросе Димитрий не сказал ни единого слова, несмотря на все чудовищные методы пыток, которые применяли к нему палачи на протяжении многих часов. Галлард де Бреффни, изобретательный и методичный, и, судя по всему, совершенно нечувствительный к чужим страданиям, сделал все возможное, чтобы подтолкнуть жертву к самому пределу выносимого и еще на толику за этот предел, – хотя никогда не доводил Дерини до того порога, где он мог бы шагнуть в беспамятство. Помимо того, сознание его поддерживали различные стимулирующие снадобья, обостряя все чувства и ощущения и противодействующие усыпляющему эффекту мераши. Все это время Димитрий оставался в ясном сознании и был начисто лишен возможности пользоваться своими магическими способностями.
На самом деле, у него не было выбора: выдать ли требуемые сведения или прекратить свою агонию по собственной воле, – ибо он передал сей выбор в чужие руки, когда предложил Миклосу стать его соглядатаем. И хотя обычно адепт сам мог принимать решение, когда задействовать точку самоубийства, но в случаях, если необходимо было защитить информацию чрезвычайной важности, то требовалось дать сознанию установки, не зависящие от воли субъекта, над которыми тот не имел бы никакой власти. Димитрий согласился с тем, чтобы Миклос установил точку невозвращения для него на чрезвычайно высоком пороге болевой чувствительности, поскольку чем дольше Димитрий стал бысопротивляться палачам, чем худшие пытки он сумел бы вытерпеть, тем меньше веры было бы тем обрывочным данным, которые мучителям все же удалось бы выведать у Дерини.
Но сейчас, внезапно, сознание Димитрия пронзила новая боль, не имевшая ничего общего с тем, что творил с ним Галлард де Бреффни. Ему показалось, он узнал это прикосновение, и робко потянулся к нему… Или, скорее, к своей точке невозвращения, которая одна могла дать ему благословенный покой. Луч чужой мысли проник в его разум еще глубже, и то ли боль от этого прорыва, то ли его жажда смерти наконец заставили неотвратимое свершиться. Он ощутил мгновенное облегчение, и тут же ослепительная радуга словно взорвалась в его мозгу, уничтожая все остальное, и волны забытья нахлынули, поглощая последние искры разума.
Окровавленное тело Димитрия внезапно задергалось в конвульсиях, дыхание его прервалось, а затем он застыл, словно окаменев.
– Что с ним такое? – воскликнул Ран, и Стеванус поспешил приложить ухо к напряженной окровавленной груди, в то время как Маган приподнял веко, чтобы взглянуть на зрачок. Остальные схватили Дерини за руки и за ноги, чтобы удержать его от конвульсий. Райс-Майкл уже некоторое время назад вышел в коридор, не в силах далее выносить крики Дерини, отвратительный запах крови, мочи и горелой плоти. Но теперь он испуганно вновь заглянул в комнату, а за ним последовали и Фульк с Катаном. Аббат с двумя своими помощниками наблюдал за происходящим с неприкрытым ужасом.
– Похоже, он сумел таки задействовать свою точку самоубийства, – пробормотал Маган, тщетно пытаясь нащупать пульс на шее. – Вы ведь знаете, они способны умереть по собственной воле.
– Дайте ему еще мераши, – приказал Лиор, трясущимися руками отвинчивая колпачок деринийской колючки. – Если он делает это по собственной воле, то мераша лишит его необходимой сосредоточенности.
– Его еще нельзя убивать, – рявкнул Ран.
– Это его и не убьет. До сих пор он получил не столь уж большую дозу. По крайней мере, отнюдь не смертельную.
– Мы его потеряем, если не сделаем хоть что-то, – заметил Маган, вырывая деринийскую колючку из рук Леора, изо всех сил втыкая ее в шею Димитрия.
Возможно, причиной послужила именно эта новая боль, возможно, нет… Как бы то ни было, хрупкое равновесие наконец сместилось достаточно, чтобы Димитрий раз и навсегда перешел точку невозвращения. Спина его выгнулась в последний раз, а затем полностью расслабилась, руки и ноги безвольно обвисли в путах, а темные глаза закатились, и стали видны одни лишь белки. Воздух с шипением вырвался из почерневших губ.
– Он мертв, – прошептал Стеванус, с посеревшим лицом убирая окровавленные руки с груди Димитрия и остолбенело взирая на них в свете факела.* * *
И еще один человек умирал сейчас в сумрачной комнате под самой крышей донжона Кулликерна. В то самое мгновение, когда совершил самоубийство Димитрий, Марек, задыхаясь от боли, разорвал ментальную связь, сжимая виски руками, а Миклос Торентский перестал ощущать пульс на горле человека, который сидел у кровати рядом с ним.
Нимало этим не смущенный, Миклос часть своего внимания отдал тому, чтобы рассредоточить внезапно хлынувший обратный поток неуправляемой энергии, вызванной самоубийством Димитрия. Конечно то, что стражник, дававший им запасы сил, теперь оказался при смерти, было печально, но вполне естественно, ибо ни один нормальный человек не уцелел бы, после того как Миклос забрал бы у него такое количество энергии, когда он пытался уловить следы чужого вмешательства в сознании Димитрия. Мигом разорвав и запечатав бесполезный ментальный канал, Миклос беспощадно изъял остатки жизненной силы у умирающего, используя ее, чтобы смягчить последствия психической бури. Он сожалел лишь о том, что все эти усилия оказались почти бесплодны. В остальном же… как военный командир, он привык посылать людей на смерть, и лишь сожалел, когдажертва оказывалась принесенной впустую.
Понемногу, добавочная энергия начала оказывать свое успокоительное воздействие. Сердечный ритм замедлился почти до обычного уровня, и Миклос, закрыв глаза рукой, не спеша совершил все необходимые проверочные упражнения, как это делают Дерини после тяжелой магической работы. Переживать чужую смерть, касаясь сознанием самоубийцы, всегда было тяжело и неприятно, – совсем иное ощущение, чем когда душа спокойно отлетает в мир иной.
Когда он наконец открыл глаза, его охватило легкое головокружение, словно он выпил пьянящего вина, но Миклос знал, что стоит ему как следует выспаться, и все это пройдет. Глубоко вздохнув, он устремил взор на Марека, который по-прежнему сидел, уткнувшись лицом в ладони, и дышал прерывисто и со всхлипом.
– С тобой все в порядке?
Марек поднял голову и глубоко вздохнул, прежде чем обернуться к Миклосу.
– Ничего, я оправлюсь, но… проклятье, что они делали с Дмитрием?
– С его телом? Ну, все те неприятные вещи, каких и следовало бы ожидать. Он знал, на что идет.
– Я не то имел в виду.
– Знаю, и у меня нет на это ответа.
Сев на постели, Миклос опустил ноги на пол и оказался рядом с Мареком, с трудом поднялся и, пошатываясь, подошел к столу у окна, рядом с которым стояли два стула. Дерево скрежетнуло по камню, когда он пододвинул к себе стул, и ему пришлось ухватиться за спинку, чтобы восстановить равновесие, прежде чем провести рукой над погасшими свечами и вызвать свет.
Он тяжело опустился на стул, подтащил поближе поднос, чтобы налить себе вина, чудом ухитрился не пролить ни капли. Однако поднимать бокал пришлось обеими руками. Пока он пил, к нему присоединился Марек, тоже налил себе кубок, а затем вновь наполнил бокал своего кузена.
– Как ты думаешь, кто все-таки его поймал? – спросил Марек. – Неужели это Халдейн?
Миклос покачал головой, затем отпил еще вина.
– Не уверен. Насколько мне известно, на такое он не способен. Но если не он, то кто же? Опять эти родичи Камбера, будь они неладны? Но за последние годы Димитрий не видел при дворе ни единого Дерини. Впрочем, не следует забывать, что за все это время он ни разу не имел возможности прямого контакта с самим Халдейном.
– Но кто еще мог сделать такое? – спросил Марек.
Пожав плечами, Миклос отставил чашу в сторону.
– Нам известно, что некоторые из Дерини, помогавшие в свое время королю Синхилу, по-прежнему оставались в живых, когда на престол взошел Джаван, хотя они и не осмеливались показаться в Ремуте.
