Людмила СВЕШНИКОВА
ПЛЯСКИ ОДИНОЧЕСТВА
Прохладным ноябрьским утром на ещё безлюдной улице приморского городка машиной был сбит старик. С пакетом свежих хлебцев он только что отошёл от булочной, как светло-оранжевая машина, проезжающая мимо, вдруг заскочила на тротуар и, сбив старика, умчалась. Это рассказала продавщица из булочной, но марку и номер машины она не заметила.
Старик умер по дороге в клинику. Полиция патрулировала выезды из городка, старательно объезжала улицы, светло-оранжевая машина как испарилась. Спустя же три часа после происшествия в полицейский участок позвонил какой-то мальчишка и пробормотал непонятное:
— Около причала приплыла машина… в ней навроде покойник…
Мальчишка сразу бросил трубку, должно быть, боясь расспросов. Трое полицейских на мотоциклах заторопились к причалу.
25 августа
Начинаю заново дневник. Так и тянет всё записать, как бы поговорить сама с собой — больше не с кем. Знакомые из нашей «шайки» не поймут или поднимут насмех.
Прежний дневник погиб из-за тёти Лиззи. Заявилась без звонка, неожиданно, наплела, как соскучилась, а потом проболталась: на вилле красят полы, ей дурно от запаха краски. Я было намекнула об отеле — у меня же одна комнатушка, будет ей неудобно. Куда там! Замахала сухими лапками: «Нет, нет, милочка, в отелях непременно пристают эти нахальные мужчины!» Семидесятилетняя ходячая мумия боится мужчин! Думаю, должно быть наоборот.
Пришлось целую неделю помучиться. Курить — ни-ни! Тётя Лиззи считает курящих женщин шлюхами. Домой не позднее десяти вечера: «Порядочная девушка не шляется по ночам!» А «порядочной девушке» вот-вот стукнет двадцать восемь, всё познала, всё успела испытать в этой дерьмовой жизни. Так и сидела дома, выслушивала бесконечные воспоминания тёти о её невинной юности.
На дневник она наткнулась случайно. Надо же было мне, идиотке, оставить среди разных журналов на столике. Хорошо ещё, что тётя слепа как крот, а очки забыла дома. Несколько страниц всё же сумела разобрать и подскочила в кресле, словно в зад воткнулась иголка: «Что за гадость у тебя?!» Я наврала: дневник остался от прежней жилицы. «Немедленно выбрось!» — завопила тётя, сама доковыляла до мусоропровода и шваркнула в него тетрадь.
28 августа
Наконец-то можно свободно дышать — тётя Лиззи убралась. Стала бы я терпеть старую галошу, но — наследство! Надеюсь. У неё нет никого, кроме меня, «любимой племянницы». Не оставит же всё в пользу бродячих собак или католических попов? Набожностью не очень-то отличается, собак и кошек считает разносчиками страшных болезней. Пока ничего не даёт, дарит на рождество подушечки для иголок и салфеточки с вышитыми цветочками и буковками: «Любимой Жанне». Любовь — ха, ха! Ещё в доказательство своей нежности штопает мои драные колготки, потом я незаметно их выбрасываю. От большой «любви» отдала меня в самый дрянной колледж, когда я осталась сиротой. До сих пор вспоминаю это заведение с глубоким отвращением. Жёсткие, как ложе святых мучеников, кровати, запах мочи и хлорки из туалетов, руки вечно в цыпках от дешёвого мыла и ежедневное нудное сидение в классных комнатах за ободранными столами. На моём было выцарапано сердце с именами в серединке: Алекс плюс Рита. В мрачном доме с вонючими комнатами у неизвестной Риты был возлюбленный. Молодец девчонка.
Родителей знаю только по тётиным рассказам: «Моя бедная сестрица, твоя мамочка, была безгрешная душа». Вспоминая же о папаше, она брезгливо поджимает лиловые узкие губы. Обещает кругленькую сумму мне на свадьбу — подозреваю, что деньги остались от моих родителей. Но какая из меня жена, за кого выходить замуж? Никого из моих знакомых невозможно представить в этой роли. Милый Мальчик — кретин и алкоголик. А Иви? Занудный клерк из местного банка — тупое бревно, механизм для переработки жратвы и напитков. Прочие не лучше.
Жанна ежедневно просыпается в шесть утра и варит две чашки крепкого кофе. Это хорошо подбадривает и прогоняет остатки сонливости. Минут сорок она проводит перед зеркалом. Тщательно расчёсывает волосы, длинные и густые. Красит ресницы синей тушью, а губы яркой помадой, оттеняющей белизну лица. В семь утра она уже стоит за стойкой почерневшего дуба и регистрирует посетителей: «Да, мадам… Я вас слушаю, месье, комнату с видом на море? Пожалуйста, вас проводит горничная». И — очаровательная улыбка. Хозяин требует очаровательных улыбок, они входят в обязанность служащих отеля. К концу дня у Жанны болят мускулы щёк.
Ей нравится работать ночью. Удаётся немного подремать, следующий день свободен, можно прогуляться по улицам городка и поглазеть на бездельный приезжий народ. Иногда она забредает на окраину, в узкие улочки с тихими домиками под черепичными крышами, с узкими окнами, закрытыми от солнца деревянными ставнями и потоками плюща.
29 августа
Мы здорово отметили освобождение от тёти Лиззи. Прикатила длинная Мод — за худобу и сутулость она зовётся за глаза Клюшкой — и посигналила под окном. Я быстро выскочила: хозяйка дома не любит шума. Длинный американский лимузин был набит до отказа — белобрысая Нинон, официантка из ресторана, с двумя приятелями, парень Клюшки, загорелый и мускулистый, как бог, и Милый Мальчик. Он успел где-то напиться.
Покатили вдоль побережья, туда, где реже лежбища курортников. Одному из приятелей Нинон пришлось сесть на пол, он щипал её за ноги, а она визжала, как собачонка. Клюшка взбеленилась и заявила, что даст в морду и выбросит из машины, если она не прекратит. Нинон лягнула приятеля и обиженно замолчала.
Остановились около небольшой бухты, выбрались из машины и полезли в воду. Милый Мальчик заплыл дальше всех, потом долго красовался в плавках на берегу. Гордится спортивной фигурой, прекрасно знает, что она нравится немолодым приезжим дамам. В сезон у него всегда водятся франки.
Клюшка вытащила из багажника плед и бутылки. Глотнули и снова полезли в море — плескались, дурачились. Нинон продолжала визжать, пугаясь за свою причёску, и Клюшка окунула её с головой. Жидкие кудряшки облепили маленькую головку, Нинон точно стала походить на мокрую собачонку, выскочила на берег и засветила в Клюшку пустой бутылкой, но промахнулась, и тут они было сцепились. Их разняли и помирили — все хохотали до упаду. А мне вдруг стало скучно, легла на большой плоский камень и закрыла глаза. Было хорошо так лежать и думать, и я думала: резвимся, когда приложимся к бутылке, а без этого ничего не получается, скисаем. Без конца врём. Милый Мальчик заливает, оправдывая безделье, что пишет толстенный роман. Роман! От него подряд пару толковых слов не услышишь. Клюшка врёт, что «тандерберд» её собственный, а на самом деле потихоньку уводит машину из гаража, стоит папочке отлучиться из города. И себе врём, приотворяемся, что всё нормально. Иногда у меня такая тоска — хочется подохнуть. Лёжа на камне, я было размечталась: мне привалило много франков. Но тут же поняла, что ничего не изменится, разве только наша «шайка» станет пить за мой счёт и изображать веселье.
У тёти Лиззи хранится древний патефон, от жадности не покупает стереопроигрыватель. В дни моих обязательных визитов древняя машина заводится. Под трескучий фокстрот пятидесятых годов тётя сидя дрыгает ногами, трясёт головой и сияет всеми морщинами: «О, милая, мы так веселились под эту музыку! Всем парням нравилось со мной танцевать, я была как пёрышко и сразу понимала, какое па сейчас устроит партнёр. Меня приглашал сам Пульви, лучший танцор и красавчик!»
Я завидую тёте Лиззи: её поколение, видно, умело веселиться. Танцевали парами, ощущая друг друга, перебрасывались словечками, смотрели глаза в глаза. Мы дёргаемся поодиночке. В самом сумасшедшем танце, балдея, уходим в себя. Пляски одиночества!
