и наяву, с гуриями, роскошными яствами и всеми мыслимыми наслаждениями. Это еще более усиливало психологическое воздействие наркотика. Но «Старец Горы» легко мог устроить и ад. Не секрет, что любой . наркотик вызывает сильное привыкание, и наркоман, который по какой-либо причине надолго его лишается, испытывает страшные, почти нечеловеческие мучения. Гашиш в этом смысле не исключение, и поэтому имам, жестко контролирующий распределение наркотика, стал для наркоманов-федаев действительно «владыкой ада и рая». Настоящий наркоман полностью теряет собственную волю и готов выполнить любое указание, пойти на любое преступление, лишь бы получить очередную порцию зелья. Такой способ «кнута и пряника» сделал последователей Хасана ибн Саббаха безвольными исполнителями его приказов.
Беспощадный террор, который учиняли ассасины по велению своего господина, стал второй основой его внушающей ужас власти. После 1090 года «Горный Старец» основал в самых разных местах Передней Азии неприступные твердыни, где засели его верные последователи. С этих пор ни один султан или эмир, воин или купец не мог чувствовать себя в безопасности. Внезапная смерть могла таиться и в старом слуге, ставшем рабом наркотика, и в закадычном друге, продавшем свои тело и душу грозному имаму. Все это только усиливало страх перед асса-синами — невидимыми убийцами. Этот страх быстро превратился в серьезную политическую силу, еще более усугубляющую хаос, воцарившийся на Ближнем Востоке.
Вот такой бурлящий котел страстей, междоусобных войн и террора и представлял из себя исламский мир, когда на его западных границах неожиданно появились крестоносцы.
Глава 4. Клермонский призыв: дух и материя
И тут мы вплотную подошли к одному из тех редких событий в истории, которые, не будучи слишком значительными сами по себе, играют роль того первого камня, с коего начинается лавина. Событие это случилось 26 ноября 1095 года на равнине близ небольшого городка Клермон, во французской провинции Овернь, и ему суждено было на века определить ход европейской истории — более того, обусловить один из главных векторов развития истории мировой. Именно здесь римский папа Урбан II произнес свою знаменитую речь о походе для освобождения Гроба Господня, и имя ничем не примечательного городка навеки связалось с крестоносным движением, олицетворяя его начало: Клермонский призыв.
Но что же, собственно, произошло тем холодным ноябрьским днем в Оверни? Какие слова Урбана II стали искрой, разжегшей пламя крестовых походов? Почему, наконец, разгорелось это неистовое пламя? История знает сотни и тысячи призывов, пропавших втуне или не принесших ожидаемого результата, а обратные примеры — успеха сверх ожиданий — можно пересчитать по пальцам. Клермонский призыв относится к числу последних, и хотя бы поэтому достоин самого подробного рассказа.
Уже с самого утра ,26 ноября на равнине у Клер-мона воцарилось небывалое оживление. Давно прошел слух, что после закрытия созванного в этом городе церковного собора римский папа произнесет перед народом очень важную речь. Собор открылся 18 ноября, его заседания продолжались целую неделю, и всю эту неделю к Клермону стекались толпы людей самого разного звания. Всех их вела надежда воочию увидеть и услышать главу апостольского престола и наместника Христа на Земле. Такое событие, особенно для французской глубинки того времени, было фактом совершенно исключительным — уж очень редко папы покидали Рим, а тем более пределы Италии. Всех особенно привлекало то, что и первосвященник апостольской церкви был свой, из французов, а значит, и говорить он будет для всех собравшихся. И вот к помосту, сооруженному для папы римского еще накануне славного дня, собирается огромная масса людей: среди них — сотни рыцарей и владетельных сеньоров, тысячи монахов и священников, съехавшихся из монастырей и приходов едва ли не всей Франции, десятки тысяч простолюдинов из окрестных селений. Все они ждут появления преемника св. Петра, как дети ждут чудес в новогоднюю ночь.
И Урбан II вполне оправдал надежды верующих. Внезапно зазвонили все церковные колокола Клермо-на, и под их звон из ворот города выступила чрезвычайно торжественная процессия высших сановников католической апостольской церкви. Впереди всех, в высокой тиаре* и белом облачении — сам глава римского престола. За ним — четырнадцать архиепископов в парадных одеждах, далее на небольшом отдалении двести двадцать пять епископов и сто настоятелей крупнейших христианских монастырей. Гомон толпы превращается в рев, тысячи людей падают на колени и молят о благословении. Но вот папа всходит на помост и воздевает руку, прося тишины. Людское море медленно стихает, и Урбан II начинает свою эпохальную речь.
О чем и как именно говорил этот бывший клюнии-ский монах, выходец из хорошего французского дворянского рода, нам доподлинно неизвестно. Сохранилось несколько списков папской речи, но даже очевидцы передавали потом его слова по-разному. Это, впрочем, вполне понятно: ведь речь папы, уже весьма пожилого человека, вряд ли была слышна всем, и его слова пересказывались стоящими в передних рядах во время многочисленных пауз. Это, однако, и не ослабило впечатления от речи, и не изменило ее основной смысл.
Папа говорил о страданиях христиан в Святой Земле, об осквернении язычниками-сельджуками христианских святынь (сельджуки, конечно, были мусульманами, а вовсе не язычниками, и хотя бы поэтому не могли осквернить могилу Исы — одного из своих великих пророков, но чего не скажешь ради красного словца и достижения главной цели), о притеснениях, чинимых благочестивым пилигримам*. Он расписывал величайшие опасности, которым подвергались великий град Константина и восточные братья во Христе. Да, Урбан II умел находить слова... Тысячи людей плакали, тысячи посылали проклятия «нечестивым агарянам». Желаемый эффект достигнут, и папа переходит к главному. «Обратитесь на Восток, — говорит он, — освободите Гроб Господень. Возьмите в руки меч и копье и вступите в бой за правую веру. И пусть знаком вашего святого паломничества станет крест из красной материи, нашитый на одежду. Верьте в Бога и Святой Крест, и победа будет за вами».
«Так хочет Бог!» — ревет в экстазе толпа, и Урбан подхватывает: «Да, так хочет Бог, и пусть эти достопамятные слова, внушенные Святым Духом, будут впредь боевым кличем, поддерживающим ваше благочестивое рвение и мужество». «Так хочет Бог!» — снова истошно вопит доведенное до фанатического экстаза человеческое стадо. Собравшиеся тут же нашивают на одежду красные кресты, услужливо раздаваемые многочисленными прелатами. Самые рьяные выжигают крест прямо на теле, а папа тем временем завершает свою речь. «Земля, которую вы населяете, сжата повсюду морем и горами, и поэтому сделалась тесной при вашей многочисленности. Богатствами же она не обильна и едва прокармливает тех, кто ее обрабатывает. Отсюда происходит то, что вы друг друга кусаете и пожираете, аки псы алчущие, ведете войны, наносите смертельные раны. Пусть же теперь прекратится ваша ненависть, смолкнет вражда, стихнут войны и задремлет междоусобие. Идите ко Гробу Святому, а святая церковь не оставит своим попечением ваших близких. Освободите Святую Землю из рук язычников и подчините ее себе. Земля та течет молоком и медом; те, кто здесь сиры и убоги, там будут счастливы и богаты. Иерусалим — плодороднейший пуп земли, второй рай. Он просит, ждет освобождения и непрестанно молит вас о помощи...»
Речь Урбана II, выстроенная по всем канонам высокого ораторского искусства (и в стиле всех прошлых и будущих вождей и фюреров), имела грандиозный успех. Тут же на месте приняли крест (так называлось клятвенное обещание отправиться в поход на Иерусалим) тысячи человек, в том числе и послы графа Рай-мунда Тулузского — крупнейшего феодального властителя того времени. Что немаловажно, они дали обещание и за своего господина, и Раймунд действительно впоследствии станет одним из главных вождей Первого крестового похода. А по мере того, как слова папы расходились по Европе в пересказах фанатичных монахов-проповедников, крестовое движение все больше набирало силу.
Здесь стоит отвлечься от непосредственных событий и задаться вопросом: а как, собственно, возникла сама идея крестового похода для освобождения Иерусалима? Доселе в практике мировой истории не было подобных феноменов. Из всего богатого прошлого человечества лишь два случая в какой-то степени сравнимы с замыслом Урбана II — если не по целям своим, то по способам: это Египетский поход Наполеона Бонапарта и беспримерный марш русских казаков, посланных императором Павлом I отвоевывать у англичан Индию. До Урбана II примеров такого рода не было, и, безусловно, надо было
