рыцарские грабежи. Орды неимущих рыцарей, которые кочевали от хозяина к хозяину, порой сбиваясь в стаи, грабили все и всех и уже наносили немалый урон имуществу монастырей и приходов. Многие бароны с завистью и вожделением смотрели на накопленные церковью богатства, и духовный авторитет далеко не всегда спасал те же монастыри от погромов и разграбления. Крестовый поход позволял направить эту почти стихийную разрушительную силу в иное русло, весьма полезное для церкви.
Здесь следует сделать одно очень важное добавление. Дело в том, что в те времена, в XI веке, такого понятия, как «крестовый поход», не существовало. Война за Гроб Господень в ходе всей крестоносной эпопеи обозначалась другими терминами — «странствование», «заморское паломничество», «путь в Святую Землю», «путь по стезе Господней» и т. п. Популярная ныне формула «крестовый поход» родилась много позже — во второй половине XVII века. В научный оборот ее ввел придворный историк французского короля Людовика XIV — иезуит Луи Мэмбур, в 1673 году опубликовавший свой труд «История крестовых походов». Церковь же того времени, в силу уже названных причин, предпочитала называть эту сугубо военную операцию «паломничеством».
Ну а теперь, после необходимого отступления, вновь вернемся во Францию 1095 года. К каким последствиям привел клермонский призыв Урбана II; имела ли действительный успех проповедь крестового похода; как отреагировали на нее разные слои общества — крупные феодалы, мелкое рыцарство и простой народ?
Госпиталь для паломников. Гравюра XV века
После клермонско-го собора Урбан II, несмотря на свой преклонный возраст и далеко не богатырское здоровье, развил чрезвычайно бурную деятельность. Сам он двинулся по Франции, останавливаясь по дороге в городах и феодальных замках, и здесь, при большом стечении народа, вновь и вновь повторял свой призыв принять крест и идти освобождать Святую Землю. По всем городам и весям, а главным образом, по замкам наиболее крупных феодалов, он разослал своих полномочных легатов, поставив им задачу убедить светских владык примкнуть к крестовому походу. Взамен папа пообещал всем ряд духовных и материальных выгод: освобождение от мук чистилища* (это — от лица Господа, но, впрочем, скромность не была главной отличительной чертой Урбана II), отпущение всех грехов, взятие под церковную охрану семей крестоносцев и их владений. Кроме того, своей властью папа объявлял «Божий мир» — запрет на междоусобицы — в местностях, владельцы которых уходили в «святое паломничество», на весь период крестового похода. Посулы были серьезны, доверие к церкви велико, и во многих местах папские легаты встретили понимание и получили согласие феодалов.
Тем временем по дорогам Франции, Италии, Германии и даже Англии расползалась целая армия проповедников. Эти фанатично настроенные люди, в основном, монахи-клюнийцы, превращали в подмостки для крестовых проповедей любое место, где их могло услышать хотя бы несколько человек. Городская площадь и деревня в десяток дворов, лесная дубрава — убежище беглых крестьян и лихого люда, и разбойничий стан безземельных рыцарей — для них годилось всё. Они не боялись разбойников, да и что можно было взять с этих бескомпромиссных фанатиков? Ну, а если убьют — что ж, возможность стать мучеником за веру людьми такого рода рассматривалась скорее как подарок судьбы. И их бесхитростные, но искренние проповеди находили отклик в душах слушателей. Тысячи и тысячи рыцарей, крестьян, разбойников с большой дороги со слезами на глазах принимали крест и клялись не сходить со «стези Господней», пока не будет освобожден Иерусалим. Мелкопоместные рыцари массами потянулись ко дворам светских владык, давших согласие на участие в походе. Крестьяне бросали свои поля и дома и сбивались в гигантские ватаги, к которым присоединялись и безземельные рыцари, и деклассированный, разбойничий, элемент. К весне 1096 года вся Европа бурлила, как гигантский котел.
Таким образом, успех пропаганды великого крестового похода был несомненным. Почему же идея освобождения Гроба Господня вызвала столь колоссальный отклик среди столь разных социальных слоев? Что повело за тридевять земель от родного дома тысячи людей — тех людей, для которых до этого поездка в ближайший город была главным событием в жизни?
Тому есть много причин, и разобраться в них не так просто: ведь в идее крестового похода сошлись духовное и материальное, дикие предрассудки толпы и сухой прагматизм таких представителей элиты, как Боэмунд Тарентский. Едва ли можно разделить здесь дух и материю — стремление к духовному подвигу и стремление к обогащению сплелись практически воедино. Все-таки попробуем разобраться в этом, и в первую очередь обратимся к духовному началу, которое все же играло главную роль в этом грандиозном движении.
Чтобы по-настоящему понять атмосферу тех дней, нужно представить себя на месте типичного человека той эпохи. А всё мировоззрение тогдашних европейцев, от последнего серва* и нищего до крупнейшего феодала и даже короля, было насквозь пронизано необычной для современного наблюдателя и непоказной религиозностью. Духовная власть католической церкви была поистине огромной. Страх перед Господним гневом, стремление замолить грехи и избежать наказания на том свете стали в XI веке одним из сильнейших стимулов всей человеческой деятельности. Церковь всячески подогревала эти настроения: ведь, помимо укрепления ее собственного владычества над умами верующих, они приносили ей и весьма серьезные материальные выгоды. Искренне верующий крестьянин охотнее платил десятину, светские владыки в припадке религиозности дарили церкви земли и основывали монастыри. Однако проповеди священнослужителей имели успех у прихожан еще и потому, что и для самих священников, а тем более монахов, меркантильный интерес стоял все же на втором плане.
Церковники сами искренне верили в то, что говорили, и это усиливало эмоциональный отклик у их паствы.
Одним из первостепенных в ту эпоху было понятие греха и неотвратимости наказания за него. Само это понятие в то время трактовалось чрезвычайно широко, и почти все проявления бытия — как отдельного человека, так и общества в целом — не были свободны от греховности. Еще в эпоху раннего средневековья церковь составила гигантский кодекс всех возможных грехов, от сквернословия до геноцида. Он включал в себя крайне странные, порой даже невообразимые сегодня проступки. Кодекс этот был предназначен, если так можно выразиться, «для служебного пользования», ибо церковь, определив «преступление» против божественных установлений (но от силы лишь пятая часть статей кодекса действительно соответствовала такому определению, по крайней мере, в современном понимании), позволила себе разработать и весьма разностороннюю систему наказаний. За грехом следует кара, но кара Господня слишком страшила невежественную массу тогдашних мирян. Бог может отправить в ад или в чистилище вместо ожидаемого рая (представление о чистилище как промежуточном месте между раем и адом, кстати, свойственно только католичеству, в других религиозных системах такое понятие отсутствует). Церковь предлагала человеку альтернативу. Чтобы избежать Божьего суда, грехи можно было замолить заранее, еще при жизни. Любой грех искупался покаянием — сроком от семи дней до семидесяти лет, в зависимости от степени греховности проступка. Однако буквальное исполнение законов о покаянии было невозможно: даже вполне умеренный грешник за свою жизнь мог спокойно набрать двести-триста лет покаяния. Но церковь легко смогла найти способы преодолеть эту досадную неувязку.
Главным средством, причем исключительно выгодным для самой церкви, стала замена покаяния денежными штрафами. Год покаяния оценивался в двадцать шесть золотых монет — сумму, исключительно высокую по тем временам. Конечно, такие деньги могли выплатить только богатые люди, но даже для крупных феодалов это часто было крайне затруднительно: долг в триста лет мог разорить далеко не бедного барона, а то и графа. Что ж, церковь с удовольствием брала взамен денег земли, деревни с крестьянами, а зачастую и оформляла закладную на будущие поколения, и за грехи отцов расплачивались дети или даже внуки и правнуки.
Для деревенской и городской бедноты и монахов, лишенных собственного имущества, покаяние могло быть заменено бичеванием. Здесь год покаяния, путем довольно фантастических вычислений, был приравнен к трем тысячам ударов плетью. Процедура довольно-таки болезненная, а при достаточном усердии бьющего — иногда и смертельная. Впрочем, и на этом поприще находились свои герои. Широкую известность приобрел случай с неким монахом Домиником, который за шесть дней непрерывного бичевания ухитрился скостить себе сто лет покаяния, то есть получил триста тысяч ударов плетью! Не зря потом он заслужил в народе почетное прозвище Доминик Броненосец.
И, наконец, третьим способом избежать слишком жесткого применения законов о покаянии (а в свете
