— Тебе помочь? — прошептал над Лилиным ухом Поручик.
Лиля повернулась. Вообще-то обращаться к нему очень не хотелось. Поручик был тайно в нее влюблен и от этого явно навязчив. Каждую свою услугу он оказывал с грандиозной торжественностью, а потом, разумеется, ждал не менее грандиозной благодарности. На самом же деле Поручик был бледный, начитанный и противный.
Но выбора не оставалось.
— Дай списать, — жалобно попросила Лиля.
— На, — великодушно разрешил Поручик.
Лиля стала вглядываться в его листочек, но разобрала только первое слово: «Противогаз». Вся дальнейшая писанина была похожа на ассирийскую клинопись.
От обиды на судьбу Лиля чуть не заплакала.
— Коля, я ничего не понимаю!
Поручик закивал головой, но отрываться от описания высоковольтной лини отказался.
— До конца контрольной осталось десять минут! — провозгласил Сухостой.
Лиля предприняла еще одну отчаянную попытку разобраться в почерке Поручика.
— У тебя все буквы пишутся одинаково! — прошипела она. — Как ты сам-то угадываешь, что написал?
— Интуитивно, — ответил Поручик.
Пометавшись еще немного, Лиля снова склонилась к его плечу.
— Чего же мне делать?
— Списывай, как есть.
— Ох!
Лиля взяла ручку и принялась списывать, как есть. С прилежанием древнего копииста она повторяла на своем листочке все Поручиковы закорючки — палочку за палочкой. Ржевский давно закончил свою работу и теперь с интересом наблюдал за трудовыми подвигами Лили.
— Ты на каком языке пишешь? — наконец спросил он в недоумении.
— На твоем! — зло огрызнулась Лиля.
— Как это «на моем»?
— Как-как… — передразнила она. — Что у тебя изображено, то и сдуваю.
Поручик начал беззвучно смеяться.
— А если тебя спросят, что сие значит?
— Ты мне будешь подсказывать! Я ни слова не понимаю в том, что пишу!
— Сдаем работы! — воскликнул Сухостой трубным гласом.
В гардеробе Поручик нагнал Лилю. Она натягивала дубленку.
— Уже уходишь? — опечаленно спросил он.
— У меня дела.
— А как же бухучет?
Лиля подумала, что Поручик явно хотел спросить: «А как же я?», но не посмел.
— Никак, — отрезала она.
Поручик напрасно ожидал от нее снисхождения и благодарности.
Пробираясь к выходу, Лиля поймала на себе осуждающий взгляд Горшковой. Как и очень многие она сочувствовала Поручику. А за Лилю была одна Галя, которая утверждала, что от таких худых, как он, даже детей быть не может, не говоря уже про все остальное.
Лиля столкнулась с Марко прямо на ступенях школы. На плече он нес штатив от фотоаппарата и какую-то штуку, похожую на осветительное оборудование.
«Нас будут снимать!» — восторженно подумала Лиля и тут же смутилась, все перезабыла и принялась отряхивать налипший на дубленку снег.
— Привет! — поздоровался Марко.
— Привет.
— Это и есть ваша школа?
Стараясь сохранять внутреннее достоинство, Лиля кивнула.
— Да, а что тут удивительного?
— Нет-нет, ничего, — улыбнулся Марко.
Школа № 6 не отличалась особым консерватизмом. Просто она была как все: не хватало кадров и денег. Даже на то, чтобы убрать со стены рассохшуюся доску почета, где красовались пионеры-отличники, которым сейчас уже, наверное, было лет под тридцать. А о ремонте и новых учебниках можно было и не говорить. Вообще школа № 6 существовала по принципу «сделай сам», вернее не столько сам, сколько родитель.
Наконец Марко и Лиля поднялись на четвертый этаж.
Актового зала в проекте здания не предусмотрели, поэтому под него выделили обширную рекреацию, отгородив ее от коридора стеклянной стеной. Как только Марко и Лиля вошли в зал, девушки — все в лучших платьях, с прическами, с макияжем — вскочили со стульев и, сбившись в кучку, стали оглядывать гостя.
Лиля, делая вид, что совсем не волнуется, стала перекручивать пленку на магнитофоне.
— А где у нас Ванечка? — спросила она Форточкину.
— А его Светлана Захаровна позвала рассказывать комиссии про нашу внеклассную работу.
Марко немного повозился со своим фотоаппаратом и включил «юпитер», отчего актовый зал сразу стал слегка напоминать телестудию и фотоателье одновременно.
— Так, куколки, — позвал он моделей, — подойдите все ко мне.
Шелестя платьями, «куколки» ринулись навстречу своему счастью.
Марко придирчиво всматривался в зардевшиеся личики. И при этом был так серьезен, что у Лили заныло сердце: «Они что, ему совсем не нравятся?!»
— Кто знает, в каком виде надо приходить на кастинг? — наконец спросил Марко, оправдывая самые дурные Лилины предчувствия. Видимо, она все-таки что-то сделала не так, и ему сразу стало ясно, что ее модели годятся только для внеклассной работы.
— Я знаю! — звонко отозвалась Форточкина. — На кастинг надо приходить красивой!
Марко покосился на Лилю, которая была готова провалится сквозь все четыре этажа школы.
— Нет, куколки, — сказал он, покачав головой. — На кастинге вы должны показать свое истинное лицо. От хорошей косметики, вы, конечно, не проиграете, но мне-то надо знать о вас правду. Так что, дамы, доставайте косметички, и все туши-помады долой!
Ванечка чувствовал себя полным придурком, исполняя роль Ивана Сусанина для РОНОвской комиссии. Лилька должна была сама следить за этими тетьками-дядьками, но она, как всегда опаздывала, а это грозило срывом всей операции.
Всполошенная Светлана Захаровна раз десять присылала за ней, чтобы та шла и давала объяснения комиссии как руководитель кружка бальных танцев. Но Рощиной все не было и не было. В общем, Ванечке пришлось самому спасать положение.
Мучения начались с того, что комиссия одолела его расспросами о каких-то планах мероприятий, кружках и отчетах. Ванечка косился на страдающую директрису и нес полную отсебятину: все у них хорошо, планы грандиозные, кружки разнообразные, отчеты содержательные…
В конце концов, комиссия возжелала сама посмотреть хоть на один из разнообразных кружков, и Ванечке пришлось вести проверяльщиков на четвертый этаж.
За стеклянными стенами актового зала сидела целая стайка весьма привлекательных девушек и занималась странным делом: смывала макияж. Между ними ходил один-единственный юноша и заглядывал им в лица.
— Что они делают? — удивленно спросил толстый дяденька, председатель комиссии. У него была рыжеватая козлячья бородка и монументальные очки, отчего он казался не просто строгим, а каким-то
