насекомых. Уж очень хочется мне, чтобы дядя Родион доказал соседям, отвернувшимся от нас, причину смерти Хабибуллы и любимого коня.
Всяким толкам, глупее которых и не придумаешь, не только некоторые наши соседи верят. Тётушка моя и прежде была суеверной, а с того дня, как на наш дом стали валиться одно несчастье за другим, она до смерти переполошилась. Собственной тени начала бояться. Ходит по комнатам и знай твердит одно и то же: «Это гостившие у нас иноверцы принесли на нашу голову беду! Все так говорят. Советуют муллу умолить, чтобы он какую-то особую молитву у нашего порога прочитал…» Она боится даже произнести вслух имена дяди Давида и Ивана, чтобы не привлечь шайтана. Привезённые ими этим летом веники, к которым мы старательно примешивали для духу полынь и мяту, она давным-давно побросала в печь. В сарае остался только стойкий запах луга.
Мне хотелось с помощью дяди Родиона уверить тётушку, что мой друг Иван и его отец ни в чём не виноваты.
С низко опущенной головой бреду в школу. Но учительница по ботанике ещё не вернулась из отпуска. Жаль. Она хорошо знает всё про растения. Сказала бы, могут ли животные отравиться какой-то травой. Что же делать? Ожидать учительницу по ботанике?
Ноги сами собой опять уводят меня в поле. Ложусь в высокую траву и, заложив руки за голову, смотрю в небо. Думаю-гадаю. Об одном и том же.
Может быть, наш Дутый отравился. Допустим, и корова тоже — она тоже ела траву, накошенную в тот вечер. Я верю дяде Родиону, что это так. Но другие не верят. Как проверить? Как доказать?
И тут я вспомнил. Как же мне раньше в голову не пришло? Ведь есть кобыла, которая в тот вечер из одной кормушки с нашим Дутым ела траву. Дяди Давида кобыла, у которой когда-то хвост оттяпали! Интересно, жива она или тоже подохла?
На второй день спозаранку я оставил дяде записку, сунул за пазуху краюху хлеба, выпрошенную у тётки, и отправился в путь.
Дядя Давид несказанно удивился, завидев меня. Он начал расспрашивать, всё ли дома благополучно. Узнав, что все здоровы, успокоился.
А Иван себя чувствовал на седьмом небе от радости. Но, заметив, что я чем-то удручён, затих.
— А как поживает ваша кобыла? — спросил я, едва успев узнать об их житье-бытье.
Дядя Давид секунду смотрел на меня пытливо-раздумчивым взглядом, сказал с грустью:
— Кобылка наша околела. Давно уже. А что?
Я рассказал, что мы с дядей Родионом затеяли…
В тот день меня домой не отпустили. Иван меня водил по посёлку, знакомил с мальчишками. Мы не заметили, как наступил вечер. Нам с Иваном постелили на полатях. Мы до полуночи не сомкнули глаз. Теперь сомнения не оставалось, что у балки, где мы всегда косим сено, расплодились какие-то вредные микробы.
— Щавель виноват, — сказал Иван.
— Почему щавель? — удивился я. — Почему не другие травы?
— Ни крапива, ни полынь, ни хвощ, ни васильки здесь ни при чём. Щавель виноват.
— Почему? Объясни.
— Помнишь, как Хабибулла любил щавель? Прямо ложился на траву и пасся!.. Мы приезжали к вам, когда ты гостил в Ессентуках. Я с Хабибуллой ездил косить траву к балке. И тогда, помню, он объелся этого щавеля… В траве, где мы пасли вашу корову, Дутого и нашу кобылу, было много щавеля!..
Догадка Ивана походила на правду. Однако трудно всё-таки в это просто так поверить.
— Щавель, дружок, и мы с тобой иногда ели. Почему же мы не окочурились?
— М-да… А может… — Не найдя ответа, Иван замолчал.
— Хочешь сказать… может, ещё окочуримся?
— Тьфу, тьфу!.. — сказал Иван вздрогнув. — Пусть ветер развеет твои слова!
Я засмеялся.
— Не стал ли ты, дружище, суеверным, как бабки в нашем посёлке?
Иван не отозвался. В раскрытое окно глядела полная луна. Ветерок тихо покачивал ветки деревьев. На подоконнике засвиристел сверчок. Я решил, что Иван уснул, и повернулся на бок, натянул на плечи одеяло. Но он вдруг крепко схватил мой локоть. У самого уха я почувствовал горячее дыхание Ивана и услышал его шёпот:
— Если бы мы умерли в один день, это было бы похоже на сказку. В жизни так не бывает…
Утром следующего дня Иван проводил меня далеко за деревню. Когда мы стали прощаться, он вынул из кармана носовой платок, медленно развернул его. В нём оказался кубыз. Тот самый, который я некогда подарил ему. Иван положил кубыз мне на ладонь.
— Возьми его обратно, Гильфан, — сказал он. — Я всё равно не научился на нём играть. А ты, наверно, по нему соскучился. Бери. С ним дорога тебе покажется короткой. Заиграй-ка свою «Шахтёрскую»!
Я зашагал по степной пыльной дороге, наигрывая на кубызе. Как ни оглянусь — Иван всё стоит, смотрит мне вслед. Мы помахали друг другу рукой и пошли в разные стороны.
Я передал дяде Родиону всё, о чём мы разговаривали с Иваном. Теперь он окончательно уверился, что всему виной трава. С ним вдвоём пошли в поле, и я показал, где мы косили траву. Дядя Родион шёл вдоль балки и там-сям вбивал колышки с фанеркой, на которой химическим карандашом вывел: «ОПАСНО! Здесь косить траву нельзя!»
Насобирав целую охапку щавеля, мы вернулись.
Опять я начал каждое утро прибегать к дяде Родиону и спрашивать:
— Ну как?
И всякий раз он отводил взгляд в сторону и, вздохнув, пожимал плечами. И мне становилось ясно, что он так ничего и не разгадал.
Дома я невзначай проговорился о нашем с Иваном предположении. Меня высмеяли.
— Если бы щавель мог быть ядовитым, весь свет давным-давно бы вымер, — сказал Халиулла- абзый.
Утром, слегка перекусив, я опять убежал в поле. «Может, и вправду мы на щавель напраслину возводим? — думаю себе. — Почему же у других скотина не гибнет? Разве мало тех, кто не обращает внимания на упреждающие знаки дяди Родиона — косят себе и в ус не дуют! На этом месте я часто вижу и коз, отбившихся от стада. Ни одна ведь не подохла!» Чем больше ломаю голову над этой загадкой, тем больше меня зло разбирает.
Вне себя от досады упал я на траву и принялся есть щавель, уподобясь Хабибулле. «Умру так умру! — решил я. — Лишь бы успеть крикнуть перед смертью, что щавель всему виной, что он около балки отравлен!» Срываю продолговатые округлые листья, сверху гладкие, глянцевитые, а снизу шершавые, по нескольку штук рву, пихаю себе в рот, давлюсь, проглатываю. Челюсти сводит от кислятины. Зелёная пена вспучилась на губах. А я всё ем.
На том самом месте я и уснул. Проснулся от пробирающего меня озноба. Глаз не успел открыть, а в голове уже промелькнуло: «Остывать начинаю…» Гляжу, небо обложено тучами, чёрными-пречёрными. Сырой, холодный ветер из-за балки веет, траву к земле прижимает. Я дрожу, зуб на зуб не попадает. И внутри муторно, будто кто-то кишки скручивает. Вот-вот вывернет меня наизнанку. Несомненно, это от щавеля. Знать, начинает действовать. Успеть бы добежать до дяди Родиона! Успеть бы ему рассказать, как всё было!..
Я вскочил и побежал. Но не так резво, как я обычно бегал. В коленках чувствовал неприятную слабость. Ноги цеплялись за траву. Голова слегка кружилась и сделалась какой-то тяжёлой.
Эх, не добежать мне! Пропал я. Откуда люди узнают, отчего я скончался? Вон Хабибулла умер — разве узнали? Зарыли в землю, и всё. А с ним тайну зарыли. И ты, дурак, точно так же унесёшь в могилу свою тайну!
Что я медлю? Надо скорее бежать! Из последних сил! Хорошо, что с собой прихватил пучок щавеля. Если не добегу, умные поймут, отчего я умер. И поверят наконец. А кто не поверит, пусть сам попробует моего щавеля!..
Степь на мгновение озарялась белым светом, и тотчас позади меня раздавались оглушительные
