раскаты грома. Брызнул мелкий дождик, зашуршал по траве, заметался над дорогой.
Я с разбегу ткнулся в калитку. Она оказалась запертой. Я затарабанил в неё кулаками и коленями. Кричу осипшим голосом:
— Дядя Родион! Скорее отворите, я умираю! Дядя Родион!..
Калитку отперла тётка Прасковья. Я влетел в дом и ну тормошить дядю Родиона, который только что, видать, прилёг отдохнуть. Бросил ему на колени собранный щавель. Объясняю впопыхах:
— Я очень много съел щавеля! Отравился и теперь помираю. Как Хабибулла, как Дутый, как наша корова, как кобыла дяди Давида! Пожалуйста, скорее! Проверьте эти листья!..
Тётка Прасковья с испугу глаза вытаращила. Крестится, на меня глядя. Залопотала что-то мужу по- чувашски — ни слова не разберёшь. Муж строго махнул на неё рукой — дескать, помолчи. Достал из шкафа пузырёк с каким-то лекарством, налил в столовую ложку и дал мне выпить. А меня с того лекарства ещё больше затошнило. Живёт будто кто когтями изнутри разрывает. А мне теперь почему-то нисколечко не хотелось умирать.
— Пожалуйста, дядюшка, спасите меня… — повторяю ослабевшим голоском и слёзы не могу удержать.
Дядя Родион и тётка Прасковья вдвоём укутали меня в тулуп. Усадили за стол, напоили горячим молоком и чаем с мёдом. Уговаривают, чтобы я успокоился и не боялся, уверяют, что всё уже обошлось. Тётушка Прасковья постлала на нарах одеяло и заставила меня лечь. Прилёг я, свернулся калачиком, из тулупа только нос торчит. Чувствую, как мне становится всё теплее и теплее. Дрожь прошла. Но всё ещё боюсь пошевельнуться. Кажется, чуть двинусь — меня снова скрутит озноб.
А ночью проснулся — дядя Родион с банками возится. Почувствовал, что я смотрю на него, подмигнул мне.
— Твой щавель чистый. Ничего на нём нет, — говорит дядя Родион, посмеиваясь и поглаживая рукой рыжие усы.
— А я?.. — вырвалось у меня. — Я же чуть не умер.
— Но теперь ты жив-здоров. Видать, маловато поел щавеля, — заметил он, и снова задвигались его усы от смеха.
— Это же вы меня спасли! Лекарство давали! — возмутился я. — Тогда не надо было лечить. Если бы я умер, вы бы не сомневались, что щавель с отравой!
— Скажи-ка лучше, в какое время ты ел щавель, утром или вечером? — спросил дядя Родион, не обращая внимания на мои слова.
— В полдень! — сказал я и натянул тулуп на голову. Мне не хотелось с ним даже разговаривать. Из-за него все мои старания прошли прахом.
— А ты, может быть, вспомнишь, в какое время Хабибулла приносил траву? Он ночью не ел щавель?
— Он в любое время ел. Не считался, темно или светло. Когда попадался ему на глаза, тогда и ел.
— А что было на щавеле, который ты ел вчера, не заметил?
— Что на нём может быть?.. Одна сторона гладкая, будто лаком покрытая…
— А вторая?
— И на второй ничего особенного. Только шершавая слегка…
— А муравьёв не приметил?
— Их везде полным-полно.
— Полным-полно, да не везде, — многозначительно проговорил дядя Родион и хитро улыбнулся. Он взял пинцет и вытащил из банки листочек щавеля. — Этот листик безопасный. И этот… А вот этот ядовитый. А мы сейчас его обезвредим, вот так… — Он внимательно рассматривал лист щавеля близорукими глазами. Наконец ему удалось что-то подцепить пинцетом. — Ага, теперь этот листок совершенно безвредный.
— Как же вам это удалось? — недоверчиво спросил я и приподнялся на локте.
— При помощи пинцета. Ты же видел. — Он укоризненно взглянул на меня поверх очков.
Затем вышел из-за стола, подошёл ко мне и поднёс к самому моему носу поблёскивающий пинцет. Я присмотрелся и увидел, что на его конце изгибается, лениво перебирает лапками и пошевеливает усиками малюсенькое насекомое, похожее на обыкновенного муравья.
— Ну, и что? — сказал я.
Дядя Родион вынул из шкафа старую толстую книгу и принялся листать её. Отыскал место, где описано всё про муравьёв, и стал читать мне вслух. Я узнал, что, оказывается, существует такой маленький, еле приметный для глаз зловредный червь, который по-научному называется «дикроцелий». Он размножается в гнилых водоёмах, а потом выползает на сушу. Его поедает муравей, и с этой поры он становится разносчиком опасного заболевания. Если животное случайно съест такого муравья вместе с травой, то начинает хворать и через некоторое время погибает. Днём эти муравьи, как и все их сородичи, непрестанно трудятся. А вечером, когда становится посвежее, они замирают на том месте, где их застала прохлада. Не успев приползти в гнездо, они чаще всего на ночь остаются, дожидаясь тепла, на нижней части травы. Утром, едва выглянет солнце и пригреет землю, они оживают и снова принимаются за свои муравьиные дела.
Так дядя Родион разгадал нелёгкую загадку.
— Вся жизнь состоит из множества загадок. Жить — значит познавать тайны. Любознательность и упорство помогают людям в этом, — сказал дядя Родион, похлопывая меня по плечу. — Если в тебе не иссякнет жажда познания, то жизнь у тебя будет очень интересной…
Когда начался учебный год, я рассказал о наше «открытии» учительнице по ботанике. Мы на урок провели несколько опытов с этими муравьями. После этого учительница выступила в поселковом клубе с беседой, чтобы объяснить людям причины несчастных случаев. Сомнения многих суеверных людей развеялись, и они, кажется, поняли своё заблуждение. А те, кому не по душе пришёлся такой оборот дела, всё же были вынуждены прикусить язык.
У нас дома тоже стало спокойнее. А Шамгольжаннан-жинге однажды мне сказала:
— Сынок, что-то давно у нас не гостили Иван со своим отцом. Сходил бы ты, пригласил их…
Третий рассказ Гильфана
Из двенадцати месяцев в году я больше всего любил июнь. Не только потому, что в эту пору всегда держатся погожие тёплые дни, а трава поднимается так, что можно косить. К этому времени и ягода в лесу зреет, наливается соком. И для рыбалки это самые лучшие дни. Но я всякий раз жду не дождусь середины июня ещё и потому, что в эту пору каждый год в Голубовку приезжает моя мама. Она живёт у нас несколько дней, а потом едет проведать своих родственников в Ямаширму.
В тот год я тоже еле дождался июня. Мама приехала и привезла уже подросших Ибрагима и Эмине. Однажды вечером, когда мы сидели в беседке и пили чай из попискивающего самовара, мама неожиданно спросила:
— Кто со мной поедет в Ямаширму?
Нашла о чём спрашивать! Кому из нас неохота прокатиться в деревню, от которой и лес недалеко и река!
— Я!.. Я!.. Я! — закричали мы, вскидывая руки и стараясь заглушить друг дружку.
Халиулла-абзый, посасывая кусочек сахара, отпил из блюдечка чай, усмехнулся и, качая головой, сказал:
— Если волки сыты, то овцы никогда не остаются целёхонькими. Если вы все укатите отдыхать в деревню, то наша лодка сядет на мель. Об этом тоже надо подумать хорошенько. Работы в доме летом не меньше, чем зимой. Коль у Шамгольжаннан-жинге под рукой не окажется ни одного помощника, то у неё и печь топиться не будет, и обед вовремя не сготовится.
