нашей Родины — Москву!» Столько дней я ожидал этого мгновения, и всё же от волнения у меня приостановилось дыхание — будто изо всей силы кто-то сдавил грудь.
Я удивлялся и радовался, что всё это происходит не во сне, а наяву.
Грянула по радио песня:
В эту минуту мне казалось, что, не будь у нас этой песни, я бы сам её придумал. Потому что, проведя столько дней в пути, я своими глазами увидел, как широка наша страна и как много в ней лесов, полей и рек.
Мы с Иваном стояли, обняв друг друга за плечи и глядя в окно. Не заметили, как подхватили эту песню, К нам присоединились товарищи.
Наш поезд замер у перрона. К нашему вагону хлынула толпа встречающих. За всё время, которое провёл на службе, я не видел так много девушек. И все красавицы. Я не мог глаз от них оторвать. И даже яркие цветы, которые они держали в руках, я заметил не сразу. Цветы среди зимы! Прямо как в сказке. «Знать, встречают они своих близких, кто им люб и дорог», — подумал я, продвигаясь к выходу. Мне хотелось увидеть тех, кого так встречают. Подталкивая меня чемоданом, за мной шёл Иван. Глаза его сверкают. И другие наши парни чему-то радостно улыбаются, перемигиваются.
Едва мы ступили на перрон, заиграл духовой оркестр. Только сейчас я заметил флаги, транспаранты, плакаты. Я подумал, что их ещё не успели снять после Октябрьских праздников. Но кто-то среди встречающих крикнул:
— Слава героям-дальневосточникам!
— Ура-а! Ура-а! — послышалось со всех сторон. Выстроившийся вдоль перрона почётный караул стал по стойке «смирно».
«Да ведь это же нас встречают! — догадался я наконец. — И все эти цветы и радостные девичьи улыбки предназначены, оказывается, нам!» Здесь же была сколочена небольшая трибуна и обита красной материей. На неё поочерёдно поднимались знатные рабочие столицы, партийные и комсомольские работники, представители Московского гарнизона и произносили приветственные речи. От нашего имени приветствовал и поблагодарил москвичей лейтенант Терешкин. Девушки преподнесли нам цветы.
После митинга нас посадили в легковые автомобили и повезли в Кремль. Впереди двумя ровными шеренгами двигался эскорт мотоциклистов. Несмотря на двадцатиградусный мороз, по обеим сторонам улиц стояли толпы людей. Они махали нам руками, флажками, букетами цветов, что-то кричали.
С низкого белёсого неба сыпала мелкая крупа. Мне казалось, не крупа, а сама благодать сыплется с неба. Хотелось выйти из машины и отправиться пешком, пожимать руки каждому москвичу, благодарить за приветливость. Сказать, что мы ничем особенным ещё не проявили себя. Но мы всей своей жизнью докажем любовь свою к людям и Родине.
— Ваня, — говорю я, тихонько толкнув друга локтем, — мне кажется, любой на нашем месте сделал бы то же самое. Какие же мы с тобой герои? Мы обычные люди. За что же нас так величают?
— Наверно, за то, что мы — обычные советские люди и показали на деле, что достойны так называться, — сказал Иван и улыбнулся.
Через несколько минут мы были в Большом Кремлёвском дворце. Широкая мраморная лестница, устланная красной дорожкой, вела кверху, к Георгиевскому залу. На стене за колоннами я увидел большую картину. На ней была изображена знаменитая Куликовская битва.
Поворот вправо — и мы оказались в Георгиевском зале. Паркетный пол блестит как зеркало. Стены белы, будто вымыты молоком. Потолок украшен нежными и лёгкими, как кружево, узорами и множеством прекрасных картин. Под его высокими сводами мерцает целая гирлянда массивных люстр, сделанных будто из чистого льда. От них кажется светлее в зале, даже когда они не горят.
Я верчу головой вправо-влево, уподобясь мальчишке, который попал в магазин детских игрушек. Иван дёрнул меня за рукав. Я машинально поправил пояс, одёрнул гимнастёрку. Мы с Иваном приблизились к стене, на которой золотом сияли надписи. Я знал и раньше, что этот роскошный дворец воздвигнут в стародавние времена. Выдающиеся подвиги как отдельных героев, так и целых воинских подразделений Российской империи записывались на его стенах золотыми буквами. Высшая боевая награда по тем временам — Георгиевские кресты вручались в этом знаменитом зале.
Вот отворилась массивная боковая дверь, и в зал в окружении группы людей вошёл Михаил Иванович Калинин. Мы его узнали сразу по седоватому клинышку бородки и доброму прищуру глаз. Он направился прямо к нам, приветливо улыбаясь. Мы без всякой команды мгновенно встали в шеренгу, вытянулись и замерли. Михаил Иванович поздоровался. Затем человек, исполняющий обязанности секретаря, зачитал указ о награждении пограничников, отличившихся в сражении на озере Хасан. А Михаил Иванович вручал ордена, грамоты Героев и пожимал каждому руку. Товарищи аплодировали, поздравляли.
После вручения наград в одном из таких же великолепных залов дворца состоялся банкет. Столы были заставлены всевозможными яствами, фруктами, бутылками различных вин. В другое время, может, и не бросилось бы в глаза это изобилие. Но за годы пограничной службы нам редко приходилось посидеть за празднично накрытым столом.
Ещё не было приглашения сесть к столу. Мы с Иваном решили пройтись по залу. Рассматривали картины, любовались лепкой, орнаментом стен. Под сводами зала лилась тихая музыка.
В зале было многолюдно. Наших бойцов обступили ветераны, расспрашивали о подробностях боёв на озере Хасан.
К нам присоединился Иван Мошляк. Мы втроём отправились осматривать дворец. Здесь мы были впервые, поэтому хотелось увидеть всё. Мы переходили от картины к картине. Их было множество — как в музее.
Я заметил, что Чернопятко внимательно смотрит куда-то в сторону. Я оглянулся и увидел седого, но ещё статного мужчину с кучерявой бородой. Под руку с ним стояла молодая и очень привлекательная женщина. Они рассматривали какую-то картину и тихо разговаривали. Уверенный, что Иван залюбовался женщиной, я усмехнулся и задумчиво проговорил:
— Интересно, кто она этому старику — жена или дочь?
— Кто? — спросил Иван и, тут же догадавшись, улыбнулся: — А-а… Этот старик — не просто старик, а один из покорителей Северного Ледовитого океана, академик Отто Юльевич Шмидт. Вспомни «Челюскин», дрейф папанинцев…
— В самом деле! — вырвалось у меня. — Сейчас и я его узнал! А кто с ним, не знаешь?
— Вижу, тебя это интересует больше всего. Что ж, узнать это предоставляю тебе, — сказал Иван и с усмешкой добавил: — Если, конечно, ты настоящий герой…
— Если будешь насмешничать, то назло тебе познакомлюсь с этой женщиной. Чтобы ты потом позавидовал мне!.. Всё же интересно, кто она Шмидту? Похоже, не жена — молода очень. А может, дочь?
— Тебе всегда везло в разведке. Испытай и на этот раз своё счастье, — смеётся Чернопятко.
Пригласили садиться за стол. Я оказался рядом с известным писателем. А Отто Юльевич со своей спутницей сел ближе к середине по другую сторону стола. Они были совсем недалеко от нас, и я мог разглядеть женщину получше. Она была ещё красивее, чем показалась мне вначале. Белолица. Чуть выдаются скулы. Глаза большие и чёрные, выгнутые брови оттеняют их ещё больше. От её длинных ресниц на худые щёки падают колеблющиеся тени. Она с улыбкой поглядывала по сторонам, но я в её взгляде заприметил какую-то грусть. В глубине её глаз порой вспыхивали яркие искорки и тут же гасли. Она снова становилась задумчивой. В изломе её губ мне почему-то почудилась скорбь.
За столом произносились тосты. До меня почти не доходил их смысл. Я их попросту не слушал, то и дело поворачиваясь в сторону Отто Юльевича Шмидта и его молодой спутницы.
Я не выдержал и, подавляя в себе смущение, спросил у соседа:
