пор он стоял в стороне от общественной жизни, он, очевидно, не имел никакого отношения к тем несчастьям, которые его мать навлекла на королевство.
Если бы в те годы, которые последовали непосредственно за вступлением Вильгельма на трон, Сицилия вновь пала жертвой политической нестабильности, которая омрачала ее предшествующую историю, неизвестно, сколько времени юный правитель мог бы сохранять народную любовь. Ему повезло, что его совершеннолетие совпало с наступлением эпохи мира и спокойствия, что вскоре стали приписывать его правлению. Но эта долгожданная передышка не была связана с усилиями Вильгельма; хотя сам он никогда не водил войско в бой, он имел неприятную склонность к заграничным военным авантюрам и в итоге оказался более воинственным, чем его отец и дед. Но эти авантюры, как ни дорого они обходились, не нарушали спокойного течения жизни его королевства. А поскольку все заслуги в обеспечении этого благоденствия, как при жизни, так и посмертно, приписывались ему, а в более поздние годы люди, оглядываясь на это бабье лето — ибо таковым оно оказалось — Сицилийского королевства, вспоминали с благодарностью о своем последнем законном нормандском короле, который выглядел столь прекрасным и умер столь молодым, они дали ему имя, под которым он вошел в историю, — Вильгельм Добрый.
Наверное, самым убедительным свидетельством изменения общей ситуации является тот факт, что первые пять лет после совершеннолетия Вильгельма основным содержанием сицилийской дипломатии в Европе были поиски жены для молодого короля. Вопрос этот вставал и раньше. Внутренние неурядицы на Сицилии не вредили ее репутации на международной арене, и никто не сомневался, что, когда придет время, для короля найдется немало достойных невест; ден ствительно, любой правитель в Европе гордился бы таким зятем. Первым сделал ход, как мы помним, Мануил Комнин; поскольку его дочь могла бы принести в качестве приданого Восточную империю, у королевы Маргариты и ее советников имелись веские основания принять предложение. Но они не хотели с этим спешить, и вопрос еще не был решен, когда в 1168 г. король Англии Генрих II предложил в жены молодому королю свою третью и младшую дочь Иоанну. Всем сицилийцам нормандского или английского происхождения подобный союз казался более заманчивым, чем византийский вариант. Тесные связи между двумя королевствами начали складываться со времен Рожера. Английские ученые, церковники и администраторы, чьи имена уже появлялись на этих страницах, составляют только малую часть от общего числа приезжих; [121] и к 1160-м гг. подавляющее большинство влиятельных нормандских семейств, живших в Англии, имели родичей на Сицилии, и наоборот.[122] Сам Генрих, чьи владения в одной только Франции превосходили по размерам владения короля Людовика VII, был, без сомнения, самым могущественным государем в Европе. Более того, хотя Иоанна едва вышла из младенческого возраста — она родилась в 1165 г., — Генрих, по-видимому, искренне желал этого союза. Существовало, правда, препятствие в лице Томаса Бекета. Если бы Стефан дю Перш оставался на Сицилии, неизбежно возникли бы сложности, но, после того как он сошел со сцены, проблема уже не казалась столь неразрешимой. Все знали, что Стефан и Томас были друзьями и неприязненное отношение Стефану могло отчасти переадресоваться его приятелю.
Между тем Маттео из Аджелло, теперь ставший вице-канцлером королевства[123] и достигший вершины своего могущества, всячески защищал Генриха. Почти определенно именно по его совету в начале 1170 г. граф Робер из Лорителло и Ричард Палмер из Сиракуз отправились к папе в Ананьи, чтобы обсудить вопрос о браке короля с дочерью Генриха,
Выбор посланцев для этой миссии поистине удивляет. Робер, мятежник с многолетним стажем, едва не поплатился жизнью за свои эскапады, но всего за год до описываемых нами событий его вернули из изгнания и восстановили в правах на его прежние фьефы. Он, однако, был кузеном короля, и его присутствие придавало посольству надлежащий вес. Участие в миссии Ричарда Палмера, одно время самого близкого друга Беке-та на Сицилии, вызывает еще большее изумление. Сам Бекет был неприятно поражен, когда это услышал. Сам английский архиепископ объяснял эту, как он считал, измену тем, что король Генрих переманил Палмера на свою сторону, пообещав ему епископскую кафедру в Линкольне; но в подобную версию трудно поверить. Ричарда недавно утвердили епископом Сиракуз; а этот город, незадолго до того как епископ получил свой паллий, был объявлен митрополией, подчинявшейся непосредственно папе. Непонятно, зачем бы ему после этого менять Сиракузы на Линкольн, и определенно он ничего подобного не делал. Более правдоподобно, что как англонормандец, обосновавшийся на Сицилии, он одобрял намечавшийся союз и стремился по возможности способствовать благоприятному исходу дела; а думая о Бекете, вероятно, успокаивал себя тем, что является только посредником.
Александр не возражал против брака, а когда пришли вести о примирении Генриха с Бекетом летом 1170 г., последние сомнения рассеялись. Затем вечером 29 декабря архиепископа Томаса Бекета убили. Тьма пала на Англию. Континентальные подданные Генриха также попали под отлучение; самому королю было запрещено входить в церковь, пока папа не сочтет возможным его простить. Вся Европа ужаснулась; и сицилийцы перестали видеть в маленькой Иоанне желанную невесту.
Переговоры были резко прерваны, и вновь начались поиски королевы.
Тремя месяцами позже, в марте 1171 г., Мануил Комнин предложил в жены Вильгельму свою дочь Марию во второй раз. Брак с нею теперь не сулил тех выгод, что пять лет назад; за прошедшие годы ее мачеха родила сына Алексея, и вопрос о наследнике византийского трона более не стоял. Но Мария оставалась дочерью императора с достойным приданым, а кроме того, этот союз положил бы конец вмешательству ее отца в итальянские дела.[124] Сицилийцы приняли предложение, и было договорено, что Мария приедет в Апулию следующей весной.
В назначенный день Вильгельм, сопровождаемый своим двенадцатилетним братом Генрихом, носившим титул князя Капуанского, Уолтером из Милля и Маттео из Аджелло, ожидал в Таранто свою невесту. Мария не приехала. Не появилась она и на следующий день, и через день. После недели ожидания король решил предпринять паломничество к Монте-Гаргано в пещеру Архангела Михаила. Это займет по крайней мере еще десять дней; ко времени его возвращения Мария наверняка будет здесь. Но когда 12 мая король добрался до Барлетты, он не получил там никаких утешительных вестей. Стало ясно, что девушка не приедет; греки обманули его. Рассерженный и обиженный король отправился домой. Но его ждали еще худшие несчастья. Королевский кортеж должен был проследовать через Капую, чтобы там официально передать юному Генриху права на его княжество. Но когда они уже подъезжали к городу, мальчик слег в жестокой лихорадке. Его поспешно повезли в Салерно, а оттуда на корабле на Сицилию; но, когда Вильгельм вернулся на остров несколькими неделями позже, его брат был мертв.[125]
Почему Мануил переменил свое решение в последний момент, жестоко оскорбив юного короля Сицилии? Насколько нам известно, он не принес извинений и не объяснил причин своего поступка, поэтому его мотивы остались загадкой. Вероятней всего, Фридрих Барбаросса как раз в это время попросил руки Марии для собственного сына; но для нас инцидент с несостоявшейся свадьбой важен только по одной причине: он объясняет ту глубокую обиду на Константинополь, которая жила в сердце Вильгельма всю его жизнь, — обиду, которая дорого обошлась и Сицилии, и Византии в последующие годы.
Поступок византийского императора казался королю Сицилии тем более оскорбительным, что он уже начал заглядываться на господство в Восточном Средиземноморье. Сам Вильгельм не имел ни склонности, ни таланта к военному делу, но лелеял политические амбиции, простиравшиеся далеко за нынешние границы его владений. Одна мысль о том, что его отец почти без борьбы выпустил из рук североафриканские территории, вызывала досаду; он предпочитал рассматривать себя как преемника своего деда Рожера и Роберта Гвискара, молодого потомка Отвилей, которому суждено завоевать для Сицилии новую и славную заморскую империю.
В то время, во всяком случае, о завоевании территорий на североафриканском побережье думать не приходилось. Аль мохады находились в зените славы; благодаря своему блестящему адмиралу Ахмеду эс- Сикели (сицилийскому) — нашему старому другу каиду Петру — они создали собственный флот, который, хотя и уступал флоту Вильгельма, мог оказаться серьезным противником. Им также не составило бы труда при необходимости организовать волнения среди сицилийских мусульман, которые наверняка не забыли страхи прошлых лет.
