военного трибунала, и пришел в ужас.
Это не имело значения. Все несомненные истины, все побуждения, которые до сих пор управляли его умом, теперь казались Клеру далекими и призрачными. Оставалось одно:
— Профессор Капплер, что такое теория времени, о которой вы говорили?
— Молодой человек, вы поразили меня. Ваше мужество, ваше спокойствие… Спасибо вам, сэр, за то, что вы даете так мало воли воображению: ваш пример не позволил мне стать трусливым дураком. Но сейчас я владею собой — и вы правы, почему бы нам не поговорить о науке или лженауке.
Сначала Клер озадачено смотрел на ученого, ничего не понимая, потом на мгновение почувствовал острое и мрачное изумление перед неожиданной реакцией собеседника. Конечно, это одна из форм истерики. И ещё самомнение — Каплер совершенно не сомневается, что командир корабля в критический момент будет тратить свое время на разговор с пассажиром. Но…
Но для достижения его цели все складывалось так, словно сам господь бог протянул свою чудодейственную руку и облегчил Клеру задачу. И Клер, стараясь не терять самообладания, сказал:
— Профессор, теория времени — изложите мне её как можно короче.
— В ней, конечно, много нелепостей — буркнул тот, — но это восхитительная тема для беседы в таких обстоятельствах, как наши. Вероятные миры! Представьте себе, что…
Голос Каплера затих. Клер лишь услышал, как профессор пробормотал что-то о чепухе. Летчик так задрожал, что едва удержался в кресле.
— Вероятные миры? Что вы имеете в виду?
— Именно то, что я сказал. Представьте себе, что древние 'народы мира' захватили Египет, что Ксеркс победил греческие государства, что мавры опустошили Европу. Представьте, что немцы выиграли эту войну, что…
— Но как это укладывается в теорию?
— В свете луны стало видно худое лицо профессора. Он нахмурился, недовольный Клером.
— Не будьте таким нетерпеливым: нам некуда торопиться. Атака не кончилась, и мы вполне можем поговорить еще. Я снова хочу поблагодарить вас за то, что вы дали мне возможность принять эту участь с бесстрашием, которого я не ожидал от себя. Это чудесное, великолепное чувство. Это…
Клеру пришла в голову мысль сказать этому многоречивому 'деятелю науки' правду. Он открыл рот, чтобы сделать это, и увидел в иллюминаторе несущуюся на них с севера черную тень.
— Ложитесь! — крикнул летчик, упал на пол и распластался в проходе. А самолет уже трещал и содрогался от пуль, пробивавших его по всей длине.
На Клера свалилось чье-то тяжелое тело. По крайней мере, оно показалось ему невыносимо тяжелым в момент падения. Но когда он поднимал профессора и усаживал его на прежнее место, этот худой человек оказался на удивление легким. Капплер скрючился в кресле, слегка покашливая и что-то бормоча себе под нос.
Похолодев от уверенности в том, что произошло, Клер встряхнул поникшее тело ученого.
— Профессор…
Капплер устало поднял голову, и в его маленьких водянистых глазах зажегся яркий свет — отражение лунных лучей.
— Я никогда не был так горд, — неразборчиво произнес он. — Никогда не думал, что смогу так держаться перед лицом смерти. Как мы можем проиграть эту войну, если даже я…
— Объясните теорию времени! — раздраженно крикнул Клер.
— Ах, это! Старая история с вероятностями. Вы самый смелый человек, какого я когда-либо встречал, майор, если продолжаете такой разговор, и я сам держусь не так уж плохо. Скажите им это, а? Скажите им, что мы говорили о…о теориях времени, о мирах и людях, которые могли бы существовать, если бы… что-то не произошло. конечно, для теоретика эти миры существуют, то есть существует какая-то их проекция в реальный мир, что-то вроде их духа, который сохраняется.
— Профессор — этот незнакомец, он говорил, что явился из будущего, которое могло бы существовать, если бы мы победили в этой войне…
После этих слов Клера водянистые глаза ученого на мгновение стали ярче, и Капплер пробормотал:
— Так вот куда вы клонили! Это невозможно, и я скажу вам, почему: если бы он был из мира, который только вероятен, то не смог бы материализоваться здесь.
— Но он не материализовался, так он сказал. Именно поэтому он мог выскользнуть из наших наручников. Он был лишь отражением — это его собственные слова — из временного проектора, работающего на лунном свете, и он сказал, что мы должны поверить умом в его реальность, чтобы он мог существовать здесь даже в такой степени. Профессор…
— Это невозможно: вы забыли о книге, которую он оставил. Она-то была материальной.
— Но, сэр, — Клер чувствовал, что теряет последнюю надежду, — он сказал, что с большим трудом напечатал её в Гитлерштадте.
— Дух… — голос профессора был хриплым и звучал словно издалека: было совершенно очевидно, что его ум вернулся к предыдущей теме, — Вот именно: такой дух, как наш, не может умереть… Я горжусь, что принял пулю не дрогнув, и после всех моих страхов даже слишком горжусь.
Капплер стал клониться вперед и вдруг рухнул на пол, как падает карточный домик. Клер, который слишком часто видел смерть, чтобы не узнать её теперь, выбрался из кресла и, переступив через скрюченное тело профессора, оказался в проходе. Летчик немного дрожал, но его ум был совершенно ясен. Надежда на то, что таинственный супермен явится, чтобы спасти их, из мира, который ещё должен доказать свое право на существование, теперь исчезла.
Единственный человек, который знал достаточно, чтобы определить происхождение незнакомца во всех необходимых подробностях, умер, и это значило…
Это значило, что настало время сражаться.
Когда Клер вошел, два офицера, остававшиеся в кабине, взглянули на него как два злобных диких зверя. Угрожающе сощуриными в ответ глазами Клер увидел, что правая рука Уилсона, разорванная в клочья и залитая кровью, бессильно свисала вдоль тела, как посторонный предмет. Майор Грей прижал к плечу пулемет. Оба офицера бросили на своего командира полные отчаяния взгляды людей, которые, оказавшись в безвыходном положении, твердо решили принять мученическую смерть. Заговорил Уилсон.
— Где, черт возьми, вы шатались, проклятый… — вне себя от ярости начал он.
Клер почувствовал укол совести: он сознавал, что виноват и эти упреки справедливы. Но они были подсказаны безумной душевной болью и не приносили никакой пользы. Клер точно знал, что делать и что говорить. Его ответ вырос из произошедших событий естественно, как живой росток из семени.
— Молчать! — рявкнул он на майора Грэя, который открывал рот, чтобы заговорить. — Похоже, вы уже задрали лапки кверху? Готовы отстреливаться до конца, но в глубине души уже побеждены? Я прекрасно знаю, что вы думаете, но только что я видел смерть человека, который знал, как надо умирать. И если кто-нибудь в этой кабине окажется недостоин его, я выброшу тело такого труса из самолета. Только настоящие мужчины будут иметь честь погибнуть вместе с этой машиной!
Слушая эту страстную речь, Уилсон и Грэй переглянулись, и Грэй пожал своими широкими плечами, давая понять, что, когда видит перед собой полностью помешанного человека, может отличить его от здорового.
Но Клер не чувствовал себя сумасшедшим. Все его тело горело от жизненной силы и дрожало от напряжения, как палец нетерпеливого стрелка на податливом курке. Никогда ещё он не был так восприимчив к окружающему миру, никогда не ощущал сильнее, какая величайшая радость — жить на свете.
На мгновение Клер увидел на фоне луны похожий на торпеду силуэт, и когда «мессершмит» стал снижаться по длинной пологой дуге, атакуя их самолет, командир экипажа присел у правого пулемета. Его ум был тверд как камень, и все его тело сосредоточилось на прицеливании.
Через мгновение Клер плавно нажал на курок и удерживал его в заднем положении.
Потом его глаза на мгновение ослепила вспышка яркого света, которая превратилась в белый огненный шар. Огонь пылал на том месте, где только что был немецкий самолет.
