– Галло, – смущенно ответили мы. – Что так рано? – спросил я.
– Не терпится. Не терпится, – засмеялся негр, сверкая зубами и белками глаз.
– Ты давно в этом порту?
– Вот уж семь месяцев.
– Случаем не болел?
– Болел. – Мы отодвинулись. – Во время качки товарищ угодил мне молотком в ногу, в ступню. Начальство дало мне расчет и высадило на берег, в больницу. Лечиться пришлось у частного врача. А он, собачий сын, вымотал у меня много денег.
– Почему не остался в больнице?
– В больнице для местных туземцев?! Врагу своему пожелал бы я туда попасть. Не больница, а морильня. Я сбежал на пятый день. Сбежал на одной ноте… Но хорошо то, что хорошо кончается. Я снова «а работе, – заулыбался он. – А я уже отчаялся. Все пролечил, проел, распродал. Ведь у меня в Кардифе жена и двое ребят. А работать с ними, – он указал на спящих туземцев, – не только семье не поможешь, но и самому – не дай бог! Спасибо вашему старшему, пожалел меня, благослови его бог.
– Вряд ли он благословит его, – значительно произнес я…
– Почему? – удивленно спросил негр.
– Потому что из-за тебя уволили старика, – угрюмо брякнул грек.
– Из-за меня?!
– Будто за старость… А он крепче тебя.
– Увольняют? Здесь?!
– И он славный малый, этот старик, – заметил я.
– Такого в мире не сыскать, – подтвердил грек. Я хотел еще кое-что добавить, но, признаться, оробел: так резко, почти мгновенно на глазах изменился негр.
Сутулый, дрожащий, он стал, казалось, на голову ниже и лет на двадцать старше… А глаза… Тусклые, мертвые глаза.
– Что за чертовщина! – суеверно прошептал грек.
– Что с тобой? – робко тронул я за плечо негра. Он шевельнулся.
– Я ничего об этом не знал… – забормотал он упавшим голосом. – Я так тосковал по семье… думал, с ума сойду. Даже бредить начал… И так рад был, когда нашел работу, так счастлив…
Тут только поняли мы причину неестественного, как нам казалось, поведения негра…
Он продолжал бормотать:
– Я не знал… Никто не сказал мне… Но если это так, я старика не обижу. Я уйду, уйду. – Он бормотал, уже спускаясь с трапа, с трудом переставляя ноги, пошатываясь, как пьяный, а мы с греком растерянно глядели ему вслед, не зная, что предпринять. Окликнуть? Вернуть? А как с «Бисмарком»? Негр уже сошел с трапа и зашагал по берегу, тупо уставившись в землю-
– Это кто такой? – услышали мы хриплый голос над ухом.
Мы разом обернулись. Это был «Бисмарк» в нижнем белье, босиком, с помятым, осунувшимся лицом.
– Это тот негр? – указал он обожженным пальцем.
Я кивнул головой.
– Вы прогнали его?
– Нет, мы только сказали ему о твоем увольнении.
– Он сам ушел, добровольно, – подсказал грек.
«Бисмарк» вспыхнул.
– Идиоты! Ослы! Кто вас просил? Я все равно здесь до конца рейса не останусь: еще месяц, другой, какая разница… Я видеть не могу старшего механика. А главное – я стар! Я кончен! Зачем же лишняя жертва? Вы разве не видите, что этот человек скоро свалится с ног! – Старик бросил на нас уничтожающий взгляд. Он рванулся к борту. – Стоп! Стоп! – рявкнул он так громко, что спавшие туземцы вскочили, как по команде. – Вернись! Вернись! – Он кричал, звал, махал руками. – Вернись! Стоп! – Но негр уже завернул за угол огромного деревянного здания.
– Дэм! – заволновался «Бисмарк». Он бросился к трапу.
Я последовал за ним. Но грек, растопырив руки, задержал нас.
– Пусти, будь ты проклят! – запыхтел старик, пытаясь оттолкнуть грека. – Пусти! Убью!
Но грек не пускал:
– Я догоню! Я! – И, с силой оттолкнув нас, загремел по трапу и во весь дух помчался по берегу.
– Скорей! Скорей! – торопил его «Бисмарк».
Грек скрылся за углом. Прошла минута, другая, третья… Старик волновался, бегал вдоль борта, ругался. Он обрушил на наши головы весь запас интернациональной брани… Он раньше никогда так не ругался. Он безумствовал. Он снова бросился к трапу. Но я предупредил его, вихрем слетев на берег:
– Стоп! Идут! Идут!
