лицом.
Рутэ поднялась, сияя, подала ему сына. Эртхиа неловко принял его на вытянутые руки. Ребенок тут же гневно заорал. Его лицо покраснело от натуги, он выворачивался из рук и выгибался, и бил ножками воздух. Эртхиа закусил губы, на лбу его выступил пот: он боялся выронить маленького, а взять покрепче не решался.
— Весь в отца! — довольно сообщила Атхафанама, ловко подхватив дитя из рук перепуганного Эртхиа.
Эртхиа опомнился, поймал пальцами маленькую ручку, подержал, улыбаясь. Повернулся к Рутэ, не зная, что сказать. Она припала к его груди и этим все решила: ему оставалось только обнять и благодарить. Когда же Рутэ сочла, что пока с нее довольно, Эртхиа оказался лицом к лицу с незнакомой красавицей, очень похожей на Атхафанаму, только ниже ростом и светлее лицом. Красавица поклонилась ему и смущенно потупила глаза, теребя переплетенные жемчугом косички.
— Что же ты, — шепнула неугомонная Атхафанама, — это же Дар-Ри-Джанакияра, дочь нашего дяди, твоя старшая жена.
— Хорошо… — медленно кивнул Эртхиа. — Это хорошо. Здравствуй, жена. А почему Ахана… Ханнар не с вами?
Дар-Ри-Джанакияра и Рутэ переглянулись, поджав губы, но уж Атхафанама не смолчала.
— Эта гордячка ведет себя так, словно она и ее отродье — не чета нам всем.
Эртхиа молниеносно развернулся и схватил ее за локти.
— Вот как? — прошептал он, глядя сестре в глаза. — Вот как! Пойдем-ка.
И он вытащил испуганную Атхафанаму за дверь и шикнул на рабов, чтобы убирались.
— Говори, ты-то что знаешь? — приступил Эртхиа к ней.
— Что я должна знать? — попыталась увильнуть Атхафанама, пряча глаза и стиснув пальцы.
— Не знала бы — не посмела бы назвать отродьем сына моей жены. Говори, а не то…
Атхафанама заплакала, закрыв лицо ладонями.
— Ненавижу, ненавижу ее. Она змея! Ханис не виноват — она сама пришла к нему в ту ночь, когда ты поехал за Рутэ. Не постыдилась даже того, что я спала в той же юрте! Знаешь, что она ему говорила? Что Аттану нужен наследник их солнечной крови, что Ханис должен это сделать, потому что у меня никогда не будет детей от него, а у нее самой — от тебя. Говорила даже, что пойдет за него, хоть и второй женой, все равно; раз у меня детей не будет, ее дети наследуют трон.
— Второй женой? За Ханиса? — почернел лицом Эртхиа. — А он?
Атхафанама замотала головой, замахала руками, в голос разрыдалась.
— Что мне до их трона! Мне бы Ханису сыночка родить, такого маленького, как у Рутэ… Только я тогда об этом не думала, глупая была. Мне бы тогда за косы ее из юрты выволочь, чтобы дорогу забыла… А я думала: пусть будет у Ханиса наследник, а тебе потом скажу, чтоб ты выгнал ее с позором, как распутную рабыню, чтобы камнями побил…
— Подожди! — оборвал ее Эртхиа. — Она за Ханиса собиралась. Что Ханис ей сказал?
— Да ты что, Ханиса не знаешь? — напустилась на него Атхафанама. — Чтобы он о таком хоть подумал… Он ночей не спит, мается, думает, я не знаю, а я все вижу. А этой — хоть бы что. Родила своего рыжего и ходит, подбородок задирает. Нас не подпускает, никому не показывает.
— Откуда ж ты знаешь, что рыжий?
Атхафанама всхлипнула, махнула рукой.
— Ханис сказал.
— Он знает, что ты знаешь?
Атхафанама закивала.
Эртхиа помял в пальцах край плаща.
— Веди меня к ней.
Он думал — убьет.
Ханнар сидела в кресле, покачиваясь, держала у груди младенца, и они были заняты извечным делом: младенец сосал, а Ханнар смотрела затуманенным взглядом.
И Эртхиа понял, почему Ханис устроил так, чтобы он сначала увидел своего сына. Ханис не просил пощады ни ей, ни своему ребенку. Но не сделать совсем ничего он не мог — и Эртхиа понял его. Теперь понял.
Ханнар подняла глаза и увидела хайарда. Она не ожидала, что Ханис позволит Эртхиа встретиться с ней наедине. Она и не верила в то, что он вернется. Ей стало страшно. Но она не пошевелилась, пока младенец не выпустил грудь.
Эртхиа увидел, что и с другой стороны на груди платье намокло от молока. Ему стало жалко ее, так жалко, что оставалось только повернуться и пройти по всем коридорам и залам обратно, между колонн, по ступеням, махнуть рукой Рушу и идти прочь из этого города.
Он потом заберет Рутэ и Дар-Ри-Джанакияру, он не может сейчас видеть женщин, он не может видеть детей. Только потому, что он и Ханис зачали детей в одну и ту же ночь, собственный сын не позволил Эртхиа отомстить. Но было выше его сил задержаться в этом городе еще хоть мгновение.
«Когда наденешь плащ, не снимай», — вспомнил он слова старика. Это был только поворот дороги? Ему — дальше? Эртхиа шел, потому что не мог остановиться, уходил, потому что не мог оставаться здесь. Где бы он мог остаться?
Куда теперь?
В Храм, сказать старику, что его пророчество не сбылось и хайард не станет царем в Аттане? Ради этого не стоило бы и коня седлать.
В Храм. Остаться в долине Аиберджит, как остался в ней царевич Кунрайо. Теперь Эртхиа понимал, почему у молодых жрецов такие скорбные лица. Он готов был стать одним из них. Плащ уже бился за его плечами, и он стремительными шагами, чуть не бегом, спускался по длинным ступенчатым улицам прочь, прочь от дворца, прочь отсюда, прочь ото всех.
Один друг убил его, а другой в ту же ночь спал с его женой, и сестра его знала об этом и не сделала ничего, и все думали о своих великих и не очень чистых целях… Никто не думал об Эртхиа.
Его как будто уже тогда не было среди них.
Все правильно. Ему среди них и не место.
«Не отплачивал я и тем, кто был со мной жесток». Теперь Эртхиа знал, как это делается. Надо просто уйти. И он уходил.
Ханнар, сунув ребенка в руки оторопевшей Атхафанамы, бросилась следом.
Она пробежала по всем коридорам и залам, по всем ступеням, по которым прошел он, не обращая внимания, что люди изумленно оборачиваются и качают головой вслед — вслед ей, последней аттанской богине. Она запыхалась, но догнала его, на лету поймала край плаща. Эртхиа обернулся. Краска бросилась ему в лицо; не останавливаясь, он дернул плащ. Ханнар держала обеими руками. Тогда он рванулся так, что ткань затрещала; что-то щелкнуло, пряжка отскочила и зазвенела на ступенях. Плащ остался в руках Ханнар.
Она снова догнала, схватила за руку. Эртхиа выдернул руку. Но остановился. Тогда Ханнар взяла его руку и прижалась к ней щекой. Эртхиа посмотрел ей в глаза.
И жизнь вздохнула — и продолжилась.
