Алекс Гарридо
ЛЮБИМАЯ ИГРУШКА СУДЬБЫ
Книга I
Глава 1
День Акамие начинался, когда отяжелевший красный шар солнца касался иззубренного края гор на западе.
Рабы вели Акамие к расцвеченному эмалью бассейну, лили благовония в подогретую воду, и заворачивали светлое тело в надушенные ткани, и натирали кожу соком травы ахаб, пока она не принимала оттенок шафрана.
Проворные пальцы сплетали длинные бледно-золотые пряди, скалывали и перевивали — на радость повелителю, на утеху его глазам и пальцам его: расплести и рассыпать по шелковым тканям, покрывающим ложе.
И подавали Акамие засахаренные фрукты и орешки, подогретое вино с пряностями и медовые лепешки.
Тени высоких гор на западе густели, заполняя долину до края, и наступала ночь. Рабы облачали Акамие в текучие шелка, в многочисленные покрывала, которые можно небрежно ронять одно за другим, чтобы они, покорно шелестя, поникали у ног — или сразу все, сорвав, пестрым вихрем отшвырнуть прочь.
Ноги и руки Акамие, тонкие щиколотки и невесомые запястья, увешивали тяжелыми браслетами, на грудь ложились в несколько рядов ожерелья, в ушах, позванивая, качались длинные серьги.
В отполированном серебре зеркала отражалось узкое лицо с терпеливым ртом и высокими бровями. Искусный раб тончайшей кисточкой подводил черной и золотой краской удлиненные глаза цвета черного винограда.
Молчаливая суета вокруг Акамие была привычно слаженной, и заканчивалась задолго до того, как из соседних покоев раздавался тяжелый, властный голос:
— Акамие…
Отпрянув от зеркала, Акамие тишайше — только испуганно звенели украшения и всполошенно перешептывались покрывала — тек, семенил, струился в полутьму за высоким дверным проемом. Босые ступни мелькали из-под покрывал и застывали на самом краю темноты, там, где в камнях украшений уже вспыхивали огоньки от множества светильников, озарявших спальный покой повелителя, как водится, не любившего темноты.
Акамие кланялся: медленно гнулся, пока ладони опущенных рук не касались ковра, и так же медленно выпрямлялся, с безупречной улыбкой, но не смея поднять взгляда выше завитой в крупные кольца смоляно-черной бороды, скрывавшей половину блестящей от благовонных масел могучей груди. К этому телу литой бронзы и предстояло Акамие льнуть всю ночь, оправдывая свое имя, из тех, что дают лишь на ночной половине: Акамие — Услада.
Царь отпустил Акамие, когда стражи на стенах перекликались перед рассветом. Пальцы повелителя лениво шевельнулись, и Акамие послушно сполз с ложа, подхватил с ковра первое попавшееся покрывало и, не распрямляя спины, попятился к выходу. В проеме он выпрямился, натягивая на плечи белый шелк, — и встретился взглядом с царем.
Царь приподнялся на локте, не отрывая от наложника сумрачного взгляда. Угадав желание повелителя — что удавалось ему почти всегда, — Акамие медленно подошел и, не нагнув головы, опустился на колени перед ложем.
Тяжелая рука поднялась и стиснула пряди светлых, нездешних волос с такой силой, что у Акамие слезы выступили на глазах, но он подавил даже судорожный вздох, подчиняясь жестокой ласке.
Царь, строго нахмурив брови, разглядывал бледное, в утренних томительных тенях, лицо своего любимца. Потом оттолкнул, еще сильнее дернув волосы. Акамие только ниже наклонил лицо.
— Похож… — вздох неизлечимой тоски заставил царя откинуться на подушки. Его пальцы снова шевельнулись, и Акамие торопливо выскользнул из покоя.
Поднося повелителю зубочистку, и золотой таз, и кувшин с ароматной водой для омовения, приближенный слуга его, Шала, с многочисленными поклонами пенял своему господину:
— Господин наш слишком изнуряет себя бодрствованием, ведь телу его нужен не такой краткий сон! Ведь господину известно, как вредоносно действует на нервы бессонница и какие случаются от этого болезни!
Повелитель протянул над тазом руки, и струя из кувшина упала в них и загремела о дно таза. Крепко растирая ладонями лицо, царь милостиво отвечал:
— Известно ли тебе, Шала, что подданные вкушают сон, когда правитель, охраняющий их, не спит?
Неслышно ступая за спиной царя, рабы разбирали на пряди осторожно расчесанные волосы, стягивали их в тугую косу, украшали тяжелым косником. Гребень слоновой кости заскользил в кудрявой бороде царя, укладывая ее ровными волнами, стряхивая прозрачные капли воды.
Сапоги с золотыми носами натянули на ноги царю, и поверх рубахи из шелковой тафты накинули парчовое одеяние с широкими, от локтей разрезанными рукавами, и надели тяжелое от камней сверкающее оплечье. Корона сжала виски царю, и он поморщился, мельком заглянув в поднесенное зеркало. Под глазами темнела уже не упругая, не блестящая кожа, и мелкие морщинки расползались на виски и по щекам.
Повелитель имел обыкновение в начале ночи скрываться на ночной половине. Он поднимался в опочивальню или сидел на одном из балконов, никого не допуская до себя. Перед ним горел светильник, а рядом приготовлены бывали чернильница, калам и свиток пергамента. Так, в одиночестве, он предавался размышлениям, записывая важные и ценные мысли, приходившие ему в голову. Лишь когда ночь переваливала за середину, повелитель возвышал голос, называя ожидавшему за занавесом евнуху имя жены или невольницы, с которой хотел провести остаток ночи. Чаще же всего он произносил одно имя, и голос его был слышен в ближних покоях.
Завязав ночной свиток шнурком и завернув в платок, царь вложил его в зашитый карманом широкий рукав.
— О Шала, если бы я только и делал, что спал, то ни в одном из домов Хайра не осталось бы пары глаз, которая могла бы спать спокойно!
Шала поспешил откинуть завесу на двери, и царь покинул ночную половину.
У себя Акамие на бегу разжал пальцы, и покрывало волнами стекло на пол. Рабы кинулись навстречу, подхватили под руки, помогли сойти в бассейн, подобрали волосы, не дав им намокнуть, расчесали и заплели в косы, омыли измученное тело, подали чашу с вином и поднесли блюда с лакомствами. Но Акамие не притронулся к еде, лишь сделал большой глоток из чаши, и торопил хлопотавших вокруг него рабов: скорее, скорее.
Кожу, отмытую от дразнящей яркости ахаб, натерли соком травы эдэ, с запахом резким и бодрящим, белые шальвары затянули на талии расшитым поясом, браслетами прихватили на запястьях рукава рубашки, белоснежной, длинной, расшитой по вороту жемчугом.
Акамие в нетерпениии притоптывал ногой и нервным жестом отстранил рабов, с поклоном
