открывшееся на проспекте Руставели казино «Сакартвело» и выиграл тысячу сто долларов. В те времена зарплата людей не превышала двух-трех долларов. И за такие деньги вполне могли убить человека прямо на улице. Но он спокойно взял свой выигрыш и как ни в чем не бывало вышел на улицу.
Ошеломленные служащие казино проводили его растерянными взглядами. И только один из охранников успел поинтересоваться: «Откуда ты такой взялся?» — но Дронго уже уходил, махнув рукой на прощание. Он вспомнил эту историю, отходя от стола с рулеткой и направляясь к другому столу, где играли в блэк джек. Здесь было не так много людей, а минимальная ставка равнялась ста франкам.
Он разработал свою систему игры, при которой крупье нужно просто сбивать с толку нелогичными действиями, чтобы тот не смог догадаться, как именно сыграет сидевший перед ним клиент. На семнадцать Дронго просил карту, а имея тринадцать, отрицательно качал головой. Обычная игра строилась на логических действиях игроков, выдерживающих определенный стиль, к которому крупье мог приспособиться. Но абсолютно нелогичные действия Дронго, а также его феноменальная способность запоминать карты из нескольких колод и приспосабливаться к манере игры самого крупье почти всегда приносили ему успех.
На этот раз за столиком рядом с ним расположился темпераментный итальянец с живописной бородкой и закрученными усами. Здесь же сидел мрачный южанин-француз с характерным голым черепом. Еще один нервный, дергающийся тип непонятной национальности пристроился с самого края и нерасчетливо ставил крупные суммы.
Дронго играл спокойно, ставя минимально возможные суммы и внимательно наблюдая за игравшими. Пока ничего необычного он не заметил. Если бы в зале появился Савельев или Семенов, он бы наверняка их узнал: Потапчук очень тщательно описывал внешность обоих, как способен описать сотрудник КГБ, специально тренирующий свою наблюдательность.
Маир сидел за столиком, где играли в рулетку. Ему уже выдали специальную лопаточку, позволявшую делать ставки на удаленные цифры, которые он не доставал рукой.
Дронго получил короля и обернулся в сторону открывающейся двери. Там показался белый смокинг. У крупье выпал валет. Дронго поднял указательный палец правой руки, требуя карту, и получил тройку. В это время в зале появилось сразу несколько человек. Автоматически Дронго еще раз попросил карту. И снова выпала тройка. В зал вошел Игнат Савельев. Дронго узнал его сразу, как только увидел это характерное запоминающееся лицо.
И машинально опять попросил карту.
— Еще? — удивленно переспросил крупье.
Дронго посмотрел на лежавшие перед ним карты. И только теперь заметил, что у него шестнадцать очков, Игнат Савельев прошел к другому столу и, оглянувшись вокруг, сел. Пока рядом с Савельевым никого не было. Он действительно походил на иезуита. Невысокого роста, заметно плешивый, с жесткими четкими чертами лица и упрямыми тонкими губами.
— Карту, — кивнул Дронго, поставив еще жетон и попросив не открывать следующей карты.
Все удивленно смотрели на него. Но в казино не принято обсуждать действия других игроков. Савельев разменял деньги и получил свои жетоны.
Крупье стал раздавать карты и в самом конце открыл свою следующую карту. У него выпал король. Теперь все взгляды обратились на Дронго. Крупье улыбнулся. У него набралось двадцать очков против шестнадцати и закрытой карты у странного игрока, решившего рискнуть. Он улыбнулся еще шире и открыл карту. Там лежала пятерка. У Дронго получилось ровно двадцать одно очко.
— Вам всегда везет, мсье, — сказал крупье, перестав улыбаться.
Глава 28
Утром девятнадцатого августа тысяча девятьсот девяносто первого года Игната Савельева разбудил возбужденный Семенов. Они знали друг друга давно и даже работали вместе в Латинской Америке, во время одной из командировок, несколько лет назад, когда у Советского Союза еще хватало сил и средств вмешиваться в дела далеких от него латиноамериканских стран.
— Что случилось? — недовольно спросил Савельев, открывая глаза.
— Послушай, что они говорят, — крикнул Семенов, кивая на телевизор.
Савельев недовольно поднялся, принялся натягивать брюки. Во время своей специальной командировки в Литву они оставались на конспиративной квартире во избежание утечки информации. Лозинский и Потапчук уже сидели на стульях у «ящика».
Диктор торжественным голосом передавал сообщение о создании ГКЧП, о предполагаемой болезни Михаила Горбачева, о введении чрезвычайного положения в стране.
— Слава богу, — сказал Савельев, усаживаясь на свободный стул, — теперь все будет в порядке.
— Еще неизвестно, чем все это кончится, — на всякий случай заметил осторожный Лозинский.
— Уже все кончилось, — мрачно улыбнулся Савельев, — теперь наши списки нужны только для архивов. Вот и все, ребята. Придется готовить другие списки.
Люди, которые отказывались от сотрудничества с нами. Члены новых общественных формирований, выступавшие за независимость, вся эта национальная шушера, которая поднялась со дна. Нам предстоит много работы.
Немного пугала эта торжественно-мрачная манера диктора, тревожили и слова Савельева о готовящихся акциях. Из истории офицеры знали о том, как начавшийся молох репрессий раскручивался до предела, пожирая и тех, кто верно ему служил.
— Думаешь, все начнется по новой? — спросил Семенов.
— Обязательно начнется, — подтвердил Савельев.
— Психушки, лагеря, ночные аресты, расстрелы — заново? — спросил Лозинский.
— Тебе что-то не нравится в нашей работе? — повернулся к нему Савельев.
— Нравится. Наша работа нравится. Только мне совсем не по душе, если повторится все сначала. — Все смотрели на Лозинского. — Просто мне кажется, — выговорил тот, с усилием преодолевая себя, — что возрождать опыт тридцать седьмого года не совсем правильно. Репрессии к добру не приводили. Можно действовать более умными методами. Андропов был гораздо умнее, чем Ежов или Берия.
— Ах, вот ты о чем! — коротко хохотнул Савельев, чувствуя, что спадает напряжение. — Ты у нас чистеньким остаться хочешь. Тебя вид крови пугает. А если сегодня не объявили бы о создании ГКЧП, ты представляешь, чем все это могло кончиться? Страна и так уже на грани разрушения. Мы потеряли почти всех своих союзников, сдали все свои позиции. Ты хочешь, чтобы и дальше так продолжалось?
— Не хочу. И ты сам это знаешь. Но если Горбачев болен, то это переворот, а перевороты никогда к добру не приводили.
— Горбачев мямля и размазня, — презрительно заметил Савельев, — поэтому его и скинули. Я в этой компании только Ельцина немного боялся, он мужик рисковый. Но теперь и он ничего не сможет сделать.
Начали показывать заседание Государственного комитета по чрезвычайному положению. У сидевшего во главе стола вице-президента Янаева заметно дрожал голос, он путался, нервничал, запинался, срывался, особенно когда его спрашивали о болезни Михаила Горбачева. Его соседи по столу — большая и разношерстная компания людей — почти все время молчали, отводя взгляды в сторону.
— Черт бы их побрал! — нервно произнес Савельев. — Посмотрите, какие кретины нами руководят. Почему они высыпали все разом? Послали бы кого-нибудь одного из своих. Или пресс-секретаря. Нужно признаться, что Пиночет в черных очках смотрелся намного эффектнее, чем Язов со своим убитым видом. Он, кажется, боится содеянного больше всех остальных. С такой кислой физиономией не объявляют о том, что взяли власть в свои руки.
Какая-то журналистка, совсем молодая девушка, спросила, понимают ли они, что фактически совершили государственный переворот. Ей начали долго и нудно что-то объяснять.
— Слизняки! — разозлился Савельев. — Нужно ответить ей быстро и прямо, а не разводить сопли.
