тюремный срок. Или «вышка».
— Да, — кивнул Савельев и вдруг, резко подняв руку, выстрелил в голову второго водителя. Кровь ударила в Лозинского. Тот поморщился. Несчастный упал на землю.
— Вот и все, — подвел итог полковник, — теперь у нас не осталось свидетелей. И ничто не мешает нам спокойно обсудить, как быть дальше.
Глава 32
Дронго посторонился, пропуская в номер молодую женщину. Она вошла. Надетый на ней костюм светло-серого цвета состоял из юбки и плотно облегающего тело пиджака. Он машинально отметил, что костюм эксклюзивный. «От Келвина Кляйна», — автоматически подумал он, впрочем, слегка сомневаясь. Гостья явно не испытывала недостатка в средствах.
Женщина прошла к креслу, села в него, закинув ногу на ногу и глядя ему в глаза. Ничего не понимая, он сел в другое кресло. Они помолчали.
— Простите, — первым начал Дронго, — я забыл представиться.
— Я уже знаю ваше имя, — улыбнулась она. — Ваш друг сообщил мне номер вашей комнаты, и я смогла узнать ваше имя.
— Очень любезно с его стороны, — сдержанно заметил Дронго. В его положении приходилось подозревать каждого, с кем он вступал в контакт.
— Я не вовремя? — по-другому поняла его интонацию женщина.
— Нет, — быстро сказал он. Черт бы побрал все его задания в мире! Он имеет право на нормальное человеческое счастье. — Простите меня, я не знаю, как вас зовут.
— Мари. Мари Олтмен.
— Вы американка? — удивился Дронго.
— А почему не англичанка? — улыбнулась женщина.
— Не знаю. Просто мне кажется, что англичанка вряд ли пришла бы сюда.
— Вы плохо знаете английских женщин.
— Может, я вообще плохо знаю женщин, — пробормотал Дронго.
— Может быть, — согласилась она, — тем не менее вы правы, я американка.
— И у вас есть капля южной крови. Скорее итальянской или испанской, — предположил Дронго.
— Вы умеете угадывать, — кивнула она и на этот раз, — моя мать была итальянкой. Отсюда мои черные волосы и резкие черты лица.
— Они прекрасны, — пробормотал Дронго, — и у вас красивое имя, Мари.
— Так называла меня мать. Она хотела назвать меня Марией, но отец настоял, чтобы я была Марианной. Тогда стали звать коротко Мари.
— Неужели у вас есть еще и русская кровь? По-моему, это русское имя.
— На этот раз вы ошиблись. Мой отец — страстный поклонник поэзии Элиота, считал его произведения вершиной английской поэзии. И однажды прочитал в одной из его критических статей о Марианне Мур,[2] американской поэтессе, мало известной в мире. Отец нашел и издал все книги Марианны Мур. Говорят, ее трудно читать и еще труднее понимать, но мне ее книги всегда нравились. А мой отец решил назвать меня в ее честь.
— Красивая история, — кивнул Дронго. — Ваш отец имел изысканный вкус. Я его поздравляю. В наше время не так много людей любят Элиота. Французская поэзия дала миру Бодлера, а английская — Элиота. Критики считают, что они в чем-то схожи в своей творческой манере.
— Вы знаете французский? — быстро спросила она.
— К сожалению, нет. Только английский и итальянский.
— Вы знаете итальянский? — уже на языке своей матери спросила его гостья.
— Не настолько хорошо, чтобы разговаривать с такой собеседницей, как вы, — ответил он по- итальянски, — я все-таки предпочитаю английский.
— Вы неплохо разбираетесь в поэзии, — кивнула она, не сводя с него прекрасных глаз.
— Думаю, гораздо хуже вашего отца. Во всяком случаев о существовании Марианны Мур я даже не подозревал.
— Вас можно оправдать. Она была специфической поэтессой, и я не уверена, что даже в Америке или в Англии, ее творчество достаточно известно.
— Тем более у вас замечательный отец. Подобный интеллект в наше время большая редкость. Вы путешествуете по миру одна?
— Можно сказать, да. Не считая моих телохранителей и секретаря, — улыбка чуть тронула ее губы, — но можете не беспокоиться, я всех обманула. Мой сюит в конце этого коридора, окнами на море. Я подождала, пока все уснули в соседних номерах, и вышла в коридор.
— И часто вы так делаете?
— Сегодня второй раз, — призналась она, — сначала я убежала в казино, а потом пришла к вам.
— Очевидно, ваш супруг не позволяет телохранителям оставлять вас одну, — не без тайной мысли сказал Дронго.
Она удивленно посмотрела на него.
— Вы опять ошиблись. У меня нет супруга.
На этот раз смутился Дронго.
— Вы ставите передо мной трудную задачу, — честно сказал он. — Сначала вы рассказали о вашем отце, любителе поэзии Томаса Элиота и Марианны Мур. Потом я узнал о ваших телохранителях. Подождите, — вдруг вспомнил он, — вы живете в сюите на нашем этаже? Значит, вы живете в сюите Коко Шанель? Я примерно знаю, сколько там стоит номер. Кто ваш отец?
Она закусила губу. Потом улыбнулась.
— Я думала, вы догадались. Ричард Олтмен.
— Вы дочь Ричарда Олтмена? — чуть не подскочил Дронго. — Знаменитого газетного магната, известного книгоиздателя? Какой я дурак! Теперь я понимаю, почему ваш отец любил Элиота. Он ведь издавал все его произведения. Ваш отец один из самых крупных в мире издателей. По-моему, у него целая империя. Я читал, что это один из самых богатых людей в мире.
Она внимательно следила за ним.
— Вам это нравится? — вдруг спросила она.
— Мне все равно, — улыбнулся он. — Представляю, каким забавным показался вам наш сегодняшний выигрыш.
— И я даже заметила, что вы отдали мне сумму гораздо большую, чем половина выигрыша, — иронически ответила Мари.
Теперь он уже не сомневался. Дочь великого магната не станет участвовать в грязных играх, чтобы подстроить ловушку аналитику. Пусть даже такому, как Дронго. Ни одна разведка мира не посмеет завербовать эту молодую женщину. Но тогда получается, что она пришла сюда не из-за корыстного интереса, как он предполагал прежде, а из-за него самого. Он несколько растерялся от этой мысли.
А может, все-таки она просто ищет новых ощущений и поэтому решила поработать на профессионалов?
— Я считал, что вы принесли мне удачу, — пробормотал Дронго.
Она заметила перемену в его настроении.
— Кажется, миллиарды моего отца подействовали на вас не лучшим образом, — прямо сказала она, не сводя с него взгляда.
— Просто я подумал о человеке, привыкшем с детства получать все. И мне стало немного неловко.
— Почему неловко?
— Никогда не имел дела со столь богатыми наследницами. Это, наверное, пройдет, но пока я вас немного опасаюсь. Мне кажется, миллиарды вашего отца уже незримо меня душат.
