русские дружинники, рвавшиеся до этого прямо на половецкий отряд, разделились на две группы, обрушившиеся на фланги степняков.
Инстинкт.
Он требует встретить врага лицом к лицу. И дело здесь не в воинском кодексе чести. Все проще. Спереди воин лучше защищен, а значит, имеет больше шансов уцелеть. Не получив единого приказа, возможно просто не расслышав его, половцы сложили свой строй вдвое, как лист пергамена, встав спина к спине. Несколько лошадей, почувствовав за собой присутствие живого, занервничали и стали лягаться, внеся дополнительную сумятицу и в без того несусветный хаос.
Тем временем русские дружинники соединились в тылу половцев и, в свою очередь, повернулись к берегу, приспустив копья на высоту колена. Степнякам приходилось выбирать, быть ли насаженными на копья либо отступить. В воду.
– Возможно, брат, – сказал князь Игорь, – мой сын сможет отделаться мокрыми сапогами. А купаться в этой грязи придется иным.
– Готов быть первым среди купальщиков, – ухмыльнулся Буй-Тур Всеволод, – только бы у мальчика получилось!
– Посмотрим, – со спокойствием фаталиста произнес Игорь Святославич.
Половецкие воины, в которых стыд перед возможным поражением возобладал над осторожностью, развернули коней, пытаясь атаковать русские ряды. Стальные конские нагрудники отклонили острия копейных наконечников, и по степной глади далеко разнесся звон скрестившихся мечей и сабель.
Владимир Путивльский не мог разглядеть лица своего соперника. Многие половцы предпочитали шлемы, к которым спереди была приклепана кованая личина, взиравшая на все со стоическим спокойствием.
Эта личина обладала характером, застыло скалясь беззубым ртом. Опасно смеяться над противником, с которым сошелся в бою. Как знать, не раззадорит ли врага насмешка настолько, что злость услужливо удвоит его силы, обратив бахвальство против вас. Смеяться над противником можно от глупости. Или уверенности в себе.
Половец был хорошим воином. Первым же пробным ударом он едва не выбил князя Владимира из седла, оплетя хлестким ударом плети древко копья и рванув его на себя. Владимира Игоревича спасло от падения только то, что кожаный ремешок, крепивший копье к луке седла, оборвался во время рывка.
Выпустив плеть, так и обвившую древко, половец выхватил из богато украшенных ножен саблю. Покрытый темными разводами клинок загудел, нарезая воздух, и с мелодичным звоном принял на себя рубящий удар княжеского меча.
Меч против сабли.
Сила против изящества. Извечный бой мужского и женского начал. Ян, свивающийся дождевой каплей вокруг Инь.
Силы требует меч. В любой удар – вниз, кверху или вперед, надо вкладывать все, что только можешь. Стальное лезвие, направленное тобой, проломит вражеский доспех, стараясь дотянуться до тела, розового от притока крови, стремящейся наружу. Разлетятся в стороны кованые кольца кольчуги, разойдутся нашитые на кожаную основу чешуи пластинчатого доспеха, лопнет островерхий шишак. Хлынет алый поток, охлаждая вожделенную сталь.
Кровь – горячая. Но клинок в бою, что в кузнице. Раскаленный. Вот так и полосы будущего булата мастер поочередно бросает то в ледяную воду, то в кипяток. Вот так и закаляется оружие. В воде, а затем – в крови.
Но грубая сила не всегда приведет к победе. Меч, гордясь собой, пренебрегает защитой и мастерством врага.
Ошибка!
И часто – неисправимая.
Отлетает лезвие от рукояти, наткнувшись на умбон, металлическую бляху на щите. Ломается острие, запутавшись в прихотливом переплетении кольчужных колец.
И даже испорченный, сломанный меч остается убийцей. Последняя смерть дарована будет умирающим оружием своему хозяину, безуспешно пытающемуся отбиться жалким обломком меча от наседающего противника. Принцип талиона хоть и устарел к тем временам, но продолжал благоденствовать. Око за око. Смерть за смерть.
Иное дело – сабля. Изогнутая, как женский нрав. Твердая, как женский характер. Непредсказуемая, как женский поступок. Ускользающая, как женская верность. И смертоносная, как женская ярость.
Удар для нее – не главное. Важнее, что будет дальше, когда лезвие прикоснется к оружию или доспеху твоего врага. Вкрадчиво, почти невесомо оно скользнет по кажущейся непробиваемой кольчуге, отыскивая непрочное звено, способное, разошедшись, нарушить все плетение. Сколько раз тихое, нежное прикосновение женских пальцев пресекало мужскую решимость сказать «нет»? Сколько раз слабость оказывалась сильнее силы?!
Умбон щита, ставший в этой сече убийцей не одного меча, не попробуешь ли ты убить своего хозяина? Я только прикоснусь к тебе, на мгновение, не больше. Знаешь, легкое касание неприступной незнакомки возбуждает мужчин больше, чем купленные, а оттого заведомо доступные ласки гулящих девок. Я только прикоснусь, а затем заскольжу вниз и немного вбок, огладив чувственно изгибы щита. И всхлипну на миг, задев стальную окантовку щита, а дальше… Дальше – что решит мой хозяин и господин, ладони которого я так послушна. Женщина всегда послушна ладоням любимого. Могу ударить вниз, рассекая кожаные штаны и ногу под ними. Кольчужные чулки-ноговицы, конечно же, могут остановить мой удар, но в них так неудобно ездить, кто же надевает их на бой… Могу отклониться вбок, отбивая в сторону ставший предателем щит и открывая тело врага для скорого смертельного удара. Могу… все!
Смерть – женского рода. Как сабля. Случайность?
Меч против сабли. Напор против скольжения.
Владимир Игоревич гордился своим умением фехтовать. Но противник ему попался достойный, мастерством не уступавший юному князю. Звенела сталь клинков, всхрапывали кони, но исход схватки долго оставался непонятным.
Русские дружинники и половецкие воины уже прекратили поединки между собой, оградив безмолвной окружностью место боя. Особо удачные удары любого из противников встречались тихими вздохами.
Искусство требует молчания. Поединок двух воинов – искусство. Если, конечно, сражаются воины, а не просто вооруженные люди.
Князь Владимир сумел не просто отбить удар сабли своего противника, но и толкнуть половца в грудь вытянутым краем щита. Половец, до этого, казалось, приросший к седлу, покачнулся, попытался отбить летящее ему в грудь лезвие меча и рухнул в траву, не сдержав мощного удара.
Тотчас с коня спрыгнул и Владимир Игоревич. Протянув половцу руку, он помог ему подняться и сказал:
– Добрый был бой! Не знаю, как только уцелел!
– Урра! – закричали вместе русские и половцы. – Урра! Слава князю Владимиру!
– Всем нам слава! – сказал князь Владимир, приобняв за плечи недавнего соперника. – Ристалище удалось не хуже, чем в стольных городах!
– Урра! – раздалось еще раз.
– Как звать? – спросил князь половца.
– Овлур, – ответил тот.
Странное имя, подумалось Владимиру Игоревичу. Не степное какое-то.
– По-вашему будет Лавр, – ответил на невысказанный вопрос половец. – Я принял крещение.
– Это правильно.
– Надеюсь…
Странный все же половец. Как и его имя.
Но молодому князю больше не было дела до недавнего боя и противника. К нему в окружении подруг и придворных дам шла невеста. Дочь Кончака. Гурандухт Кончаковна. Ханша Турандот, чью красоту не один год уже воспевали арабские поэты и варяжские скальды, падкие на прекрасное, как и положено прирожденным работорговцам.
