Человек из паутины

– Как? – Ванечка впал в рассеянность; с ним это бывало всегда, когда количество выпитого спиртного переваливало за стограммовую планку. – В смысле, кто?

– Хрен его знает, кто. Негр, не негр, и болезнь у него не пойми какая. К нам он по направлению от губернаторской шайки-лейки. Звонили сегодня, чтоб койку ему готовили.

– Так негр или не негр? – спросил за Ванечку Вольдемар Павлович. – Был у меня на практике один негр, все к бабам в лаборатории лез. Подойдет со спины, схватит за задницу и стоит довольный, пока ему об рожу лабораторную посуду колотят. Мазохист был, одним словом. Кончал от нанесенных ему лицевых увечий. Морда была вся в шрамах, как у Патриса Лумумбы…

– А почему сюда-то? – задал Ванечка резонный вопрос. – Палата же на одного человека. Сюда и койку- то лишнюю не поставишь. Неужели в клинике такой дефицит мест?

– Ну, койку-то мы как-нибудь втиснем. Тумбочку вон к стенке перекантуем. А почему сюда?.. – Главврач смотрел на пустой стакан, зажатый в волосатой руке, и в глазах его читалась тревога – то ли от заданного вопроса, на который он не помнил ответа, то ли от сиротливого зрелища пустой тары, невыносимого для любого нормального человека мужского пола. – Да, действительно, а почему сюда? Что-то мне директор по этому поводу говорил, нес какую-то лабуду. Слушай, а не все ли тебе равно? Новый человек, новые разговоры. Небось, устал уже на одни наши халаты глядеть. А тут, может, свеженькое чего услышишь.

Главврач встал, оправил халат, спрятал в брюки пустую бутылку, взглянул на часы, вздохнул.

– Пора продолжать обход. Давай, Володя, вставай. В шестой палате человек-рыба бунтует. Женщину ему, видите ли, подавай…

Когда за ними закрылась дверь, Ванечка достал из-за тумбочки свернутый лист картона, развернул и разложил на коленях. Громкое название на листе, нарисованное ядовитым фламастером, приглашало прислушаться к содержанию. Это была стенгазета «Голос 3-го отделения», для которой Иван Васильевич пописывал от безделья стишки.

Сбоку на разлинованной полосе был нарисован крест, торчащий из стилизованного надгробия. На надгробии в кривоватой рамке оставалось дописать эпитафию, которая начиналась так:

Покойный был дурной и неученый,
Он не дружил с водою кипяченой…

Вепсаревич покрутил карандаш и вписал уверенной рукой мастера:

Вот результат, товарищ, посмотри:
Его микробы съели изнутри!

Глава 6 Как арахнид Карл стал жертвой неизвестного алкоголика

С утра Вере Филипповне позвонили. Звонила Оленька, секретарь издательства, в котором работал ее занемогший сын.

– Вера Филипповна! Как Иван? – спросила она после скороговорки приветствия. Выяснив, что с Ванечкой всё по-прежнему, она сразу же вывалила на Веру Филипповну ворох нижайших просьб. – Вера Филипповна! Выручайте! Без Ванечки ну просто беда! У нас сроки, понимаете, сроки! Вы же к нему все равно передачи носите. Ну, пожалуйста, ну передайте ему папочку с рукописью! Тоненькую, страниц на двести. Чтобы к будущему понедельнику он проверил и нам вернул.

– Оленька, я бы рада! Да ведь там у них в ИНЕБОЛе на вахте звери, а не вахтеры. Туда ж и передачи-то только через окошко берут и чтобы в открытом виде. И по весу чтоб не более килограмма.

– Вера Филипповна, так, может, через окно? На веревочке, как в роддоме? Или врачу какому-нибудь бутылку коньяка подарить? Мы б купили, а вы б врачу отнесли. А? Пятизвездочного бутылочку?

– Забор там, Оленька, и никакого подхода нету. А коньяк? Ну прямо не знаю… Нет, не буду, у меня не получится, не умею я это делать. Да и врачи там все какие-то неживые. Ходят, будто всегда с похмелья, – рожи красные, голова пригнута, говорить и то по-человечески не умеют, а если скажут, так одни сопли на языке – жуют, жуют, а не разберешь что. Нет, Оленька, не могу. Ну а что там этот специалист из Сибири? Когда будет-то? А то уж прямо заждались.

– Ах, да, Вера Филипповна, хорошо, что напомнили. Я сама вам собиралась звонить, да с этой нынешней нервотрепкой всё на свете забудешь. Телеграмма была вчера. В среду этот красноярский товарищ будет у нас в издательстве. Я вам позвоню, когда встретим. Жаль, Вера Филипповна, что папочку Ивану не передадите. Мы уж так на вас надеялись, так надеялись. Может, все-таки попробуете, вдруг выйдет? А то наш Николай Юрьевич сам не свой из-за этой рукописи. У нас сроки горят и планы!

Поохав еще с полминуты, Оленька положила трубку.

Арахнид Карл сидел в яблочном тайнике и на чем свет стоит клял человеческую породу. Особенно отдельных ее представителей в лице Вепсаревича Ивана Васильевича, ради которого была заварена эта каша, и матушки его, Веры Филипповны, из-за которой он уже полтора часа сидел в холодильнике и мерз, как немец в зимних окопах под Сталинградом. И Калерия Карловна хороша! Нет чтобы принести это сволочное яблоко на час-полтора попозже, перед тем как Ванечкина мамаша намылится выходить из дому. Он сидел и злился, злился и наливался ненавистью, и это его хоть как-то да согревало. Он строил планы один величественней другого, и все они сводились к одной картине. Совсем скоро, представлял он, настанет то счастливое время, когда они, паучий народ, избавят землю от двуногих уродов. Мир будет принадлежать им, восьмилапым венцам творения, а людишек если и оставят живыми, то исключительно в качестве бурдюков с пищей, да и то собранными в специальные резервации, обтянутые особопрочной, неподдающейся ни огню, ни ножу, ни химии паутиной.

А этого дурака Анашку, выдающего себя за паучьего Дарвина и смущающего молодые умы, злорадно размышлял Карл, они когда-нибудь скормят птицам, а после выкинут из всех паучьих учебников, из всех школьных и университетских курсов, как когда-то выкинули людишки человеческого академика Марра. Тоже мне, теория эволюции. Сперва рак, затем ракопаук, а далее уже и мы, пауки. Рак, он и в мезозое рак. Ракопаук был занесен на Землю метеоритом, осколком взорвавшейся планеты Пандоры, не сам, конечно, ракопаук, а окаменевшие ракопаучьи яйца, которые здесь уже, на Земле, высидела какая-то страдающая бесплодием паучиха.

Но с этим-то извращенцем ладно. Главная беда – люди. Карл вспомнил все обидные клички, которыми их, пауков, наделили. Мизгирь, муховор, тенетник. А пословицы! «Лови паук мух, пока ноги не ощипали». Это надо же такое придумать! Ужас!

Так он сам себя распалял, пока дверца холодильника не открылась и вместе с яблоком и другими продуктами, приготовленными для передачи в больницу, Карл не выбрался из холодного чрева. Операция «Троянский конь» началась.

Вера Филипповна села в 31-й троллейбус, переехала Тучков мост, зажмурилась от яркого солнца, отражавшегося от адмиралтейской иглы, а когда открыла глаза, увидела свободное место, которое тут же и заняла. Троллейбус плавно покачивался, и Веру Филипповну разморило. Проснулась она от того, что чей-то настырный локоть тыкал её под бок. Троллейбус пересекал Съезжинскую. Вера Филипповна чуть подвинулась и посмотрела на пассажира справа. Сидящий у окна дядечка успокоил свой нервный локоть и срывающимся голосом произнес:

– Мамуля… хлеба корочки не найдется?

– Хлеба? – удивилась Вера Филипповна и внимательно оглядела соседа. На бомжа он вроде был не похож, на голодающего с Поволжья тоже. Костюмчик, правда, был на нем не ахти, потертый, можно сказать, костюмчик. И нос был подозрительно фиолетовый, но нычне в городе таких чернильных носов, считай, у каждого четвертого жителя.

– Хлеба, плавленого сырка, ватрушки, яблока, хоть чего. – В глазах соседа жила надежда и глубокая человеческая тоска.

«Язвенник, – подумала Вера Филипповна. – Обострение, а ничего под рукой нет. Надо выручать человека».

Она раскрыла пакет, покоящийся на ее коленях, и первое, что ухватил взгляд, было яблоко, соседкин гостинец.

«Ничего, Ваня переживет, а Калерии я говорить не стану. Передала и передала, спасибо ей за сочувствие».

Вера Филипповна протянула соседу яблоко. Тот, не поблагодарив ни словом, принял ее подарок и спросил, сглатывая слюну:

– Мать, а стакан есть?

– Нет, – ответила она простодушно.