– Многие с утра подходили, – насупясь, сказал квасник. – Только с утра и подходят.
Он согнулся и пробормотал еле слышно:
– Везде плохо. На одной Луне хорошо, где нас нет.
Князь ничего не понял, пожал плечами и собрался уходить с площади. Но только он отошел, как услышал из-за газеты:
– Ты бы уезжал поскорей. Тут ко мне подходили, про тебя спрашивали – что, да как, да не рассказывал ли я тебе про музей – музеем особенно интересовались. А мне – что. Я им так и сказал: не знаю. Подошел человек, квасу выпил, получил сдачу, и – все, привет. Но ты, борода, уезжай. Это люди такие. Тимофеевские. Он у нас здесь хозяин.
6
Итак, он оказался в опале. Пес, жрущий человеческие останки. Костлявая личность в плаще. Тимофеевские и сам Тимофеев – хозяин. Кто он здесь? Мориарти каменьгородских масштабов? Душегуб- мэр? Главный рубака из движения за чистоту нации? Мясник в магазине? Или начальник ОБХСС?
Предостережение продавца кваса поначалу огорошило Князя. Ему вспомнился убитый и обворованный Фогель. Дыра с яйцо во лбу – не лучшее украшение для головы. И все-таки Князь решил – сдаваться ему пока рано.
Музей. Первым делом надо попасть в музей. Старорежимный Иван Иванович Козлов может и потерпеть. Раз при царе терпел, потерпит еще денек при обновленном социализме. Все терпят.
День медленно угасал. Майские вечера тянутся в провинции долго. Сирень почти отцвела и в сумерках отливала фосфором. Прохожих на улицах не было. На скамейках у молчаливых домов не дремали совы- старухи и не хихикали влюбленные парочки. Город походил на пустыню, и если бы не редкие голоса из окон и не свистки на железнодорожной станции, в пору было подумать, что в городе объявили эвакуацию.
От безлюдья и непокоя захотелось нырнуть в сирени, уйти от невидимых глаз, что Князь и сделал немедля, свернув с улицы в сад. Музей, насколько он помнил, находился где-то неподалеку. Князь выбрался на соседнюю улицу, такую же сумеречную и пустую, опять окунулся в кусты и скоро за невысоким забором увидел здание музея. Призрачные деревья бросали по сторонам тень. Тени переплетались, воздух пропах сыростью и влажной древесной корой. Князю сделалось зябко.
Стояла тишина. Где-то близко постукивали часы – тихо-тихо, чтобы смертный не догадался, что это отмериваются минуты, которые ему остается жить. Двухэтажное здание, в котором находился музей, задником выходило к древним развалюхам-сараям и могучей куче угля, наваленного вперемешку с мусором. Где-то там, ближе к сараям, должен быть запасной выход, а может быть, и пожарная лестница.
Князь яко тать в нощи перебежками от дерева к дереву скоренько пересек сад и спрятался за тощей поленницей. Он прислушался. Тихо. Пустые окна смотрели на него со стены. От дома веяло смертью. Где-то там за желтыми стенами нашли убитого Фогеля.
Лестница скрывалась в тени. Бесшумно, по-обезьяньи, Князь вскарабкался под козырек крыши и посмотрел с высоты на город. Тусклая полоса зари еще серебрила землю. В меркнущем свете вечера успокоенно и неподвижно разлегся перед Князем зверь-город. Казалось, он уже спит. Улицы тонули во мгле, и тонкие ребра антенн чернели над горбатыми крышами – мертво, как кладбищенские кресты. На западе, на городской окраине светились огни депо, там вздыхали и лязгали тепловозы; голос железной дороги – единственное, что оставалось живого в этом сонном царстве теней.
Решетка на чердачном окне по счастью оказалась незапертой. Ползком, чтобы не грохотать железом, Князь пробрался в теплую темноту и выждал, чтобы успокоилось сердце. Чердак утопал в пыли. На ощупь, касаясь балок, Князь сделал шаг в темноту, и в стороне что-то взвизгнуло, мелкие шелестящие звуки заставили сердце подпрыгнуть. В нос ударила пыль. Князь отпрянул от неожиданности, но тотчас взял себя в руки. Это были всего лишь мыши.
Скоро его глаза притерпелись к темноте чердака, и он уже смог различать туманные полосы окон, перекрещенных железом решеток.
Он пошел наугад вперед и, пройдя с десяток шагов, оказался у невысокой двери. Князь толкнул ее осторожно, дверь скрипнула и открылась. Он ступил на короткую лестницу и прошел в безлюдный музей.
Тихо постанывали половицы. Свет зари проникал внутрь и пятнами растекался по стенам. Он выхватывал из застекленных рам какие-то точки и линии; чтобы рассмотреть их получше, нужно было подойти вплотную к картине, но когда Князь подходил, собственная его тень падала так плотно и густо, что изображение исчезало совсем. Живопись Князя не интересовала, тем более современная. Он и днем-то прошел бы мимо картин, зевая, сейчас и вовсе было не до того. Князь мог себе примерно представить расположение музейных залов. Все провинциальные музеи выглядят на одно лицо.
Князь и сам толком не знал,
Он прошел несколько залов и ничего особенного не приметил. Картонные коробки и купола, спичечные деревца и человеческие фигурки из воска. Перспективы развития города. Не то, не то. А еще эта гнетущая темнота, когда из пустой стены вылезает вдруг деревянная рука идолища, или глаз с закоптелой иконы просверливает в спине дыру.
Еще один зал долой. Следующий. Паровоз братьев Черепановых, Юрий Гагарин, двухголовый младенец в колбе, осколки греческой вазы, копия с репинских «Бурлаков». Не то, не то.
Спускаясь на первый этаж, на лестнице Князь чуть не подвернул ногу. Он с трудом удержался, схватившись за холодную стену. И ладонью угодил в выключатель. Князь на секунду ослеп и от света прикрыл глаза. А когда открыл, первое, что он увидел, – скрючившегося на полу человека и бурые пятна крови, запекшейся на мертвом лице.
Человек был стар, худые тонкие руки протянулись к большому шкафу, занимавшему полстены напртив. В шкафу, тускло отсвечивая, висели воинские доспехи.
Не спуская глаз с мертвеца, Князь стал отступать по лестнице. Если его сейчас обнаружат – ночью, в пустом музее, один на один с покойником, – веселенькая выйдет история. Он почти добрался до верха, когда мертвый на полу шевельнулся и издал стон. Князь совсем упал духом. Ни жив ни мертв, он стоял на площадке лестницы. Внутри все вымерзло и охладело, словно он наглотался снега. Хотелось волком завыть, плюнуть на эти страсти и бежать, не раздумывая, из города – сейчас же, покуда цел, пока его не сглодали с кожей трупоеды-собаки и оживающие по ночам мертвецы. На вокзал, забиться на полку в вагоне и не открывать глаз, пока холодный ветер с равнины не развеет страшный туман.
– Там… – Мертвец медленно оживал. Он с трудом поднял руку. Она была высохшая и желтая, как у больного, умирающего от холеры. – Там…
Он показывал на шкаф у стены, где за толстым пыльным стеклом лежало оружие воина.
– Меч… Скорей достань меч. – Рука лежащего опустилась. – Скорей, осталась ровно минута.
С трудом соображая, что делает, Князь скатился вниз по ступеням и подбежал к шкафу. Он дернул узкую ручку. Шкаф был заперт, а замочная скважина опечатана запекшимся сургучом. В сургуче крупно и четко отпечаталась буква Т.
– Заперто. – Князь обернулся. Старик смотрел на него. На лбу в глубоких морщинах блестели алые капли. Волосы на голове спутались в кровавый колтун. Губы едва шевелились.
– Меч… Разбей стекло и возьми.
Меч был странный, огромный – про такие Князь только в сказках читал, а вживе видеть не приходилось. С длинной кованой рукоятью и широким лезвием из тронутой чернью стали. По лезвию, полустертая, шла узорная вязь из слов. Некогда было читать, его торопил старик.
«Все одно, – тоскливо подумал Князь. – Пусть уж будет и это.» Он высадил каблуком стекло. Колкая стеклянная крошка мгновенно вонзилась в щеку. Он хотел обтереть кровь, но сзади хрипел старик. Тогда он взялся двумя руками за рукоять, с силой рванул на себя, но меч как висел, так продолжал висеть, вросши намертво в стену. Князь бессильно развел руками.
– Не могу.
– Сможешь, напои его кровью.
Князь ладонью провел по лицу и наложил ее на холодное лезвие. Только он это сделал, как меч сам скользнул ему в руку. Он стал легким, как птичий пух, словно весу в нем не было никакого. Это был призрак меча, и в то же время, когда Князь взмахнул им над головой, воздух рассекся со свистом и в лицо ударило
