доброго человека.
– Поверь мне, я не желаю зла ни тебе, ни твоему деду. Я знаю твоего деда, и он знает меня. Поэтому я сейчас здесь.
Он замолчал.
Мендель стал вспоминать, что же он знает про Масленникова. Порой Владимир Сергеевич гостил у них вечерами. Инженер был одинок и, живя по-соседству – в том же дворе, напротив, – заходил к деду на рюмку-другую коньяка. Мендель никогда не интересовался их длинными взрослыми разговорами, мало ли о чем они говорили. А говорили они подолгу, совсем забывая о времени, часто засиживались до утра, и в дедовском кабинете после таких разговоров табачный запах держался по нескольку дней, хотя курил один только Масленников. Иногда после ухода гостя дед качал головой и говорил, кивая на дверь: «Вот человек… А еще говорят – судьба. Не знают, что говорят. Вот у кого – судьба».
Неожиданно Масленников хлопнул ладонями о колени. Мендель вздрогнул.
– Ах, я подлец! Ты же голодный, а я тебя разговорами кормлю.
– Я не хочу есть, мне, правда, не хочется.
– Никаких «не хочу». Будем считать, что временно хозяин здесь я. Твой дед меня уполномочил, и без споров, пожалуйста.
Только он это сказал, как на низкой тумбочке у стены запел зуммер видеофона.
Мендель сделал движение туда, но Масленников его остановил.
– Я сам.
Он подошел к аппарату, но помедлил, прежде чем взяться за трубку. Потом скосил взгляд на мальчика. Мендель пожал плечами. Масленников ему улыбнулся и поднял трубку.
Зуммер умолк. Стало тихо. Масленников молчал. Мендель сидел, не двигаясь. Трубка молчала тоже. Экран видеоблока не превратился из серого в голубой. Видеоблок не работал. Должно быть, у того, кто звонил, имелись причины не показывать им лицо. Но и голоса он пока подавать не собирался.
Игра в молчанку затягивалась. Тогда Масленников осторожно, как брал, положил трубку на место.
– Ошиблись, – сказал он спокойно и кивнул в сторону кухни. – Ну-ка быстро к столу.
Ужин прошел в молчании.
Когда Масленников чистил ножом апельсин, Мендель спросил, не выдержав:
– Владимир Сергеевич, а я правильно сделал, что бросил ту пуговицу в воду?
Масленников как-будто не услышал вопроса. Он еще какое-то время продолжал вести нож по кругу. Маслянисто-оранжевая кожура аккуратно укладывалась на стол и сворачивалась на нем толстой пахучей спиралью.
– Помнится, у твоего деда всегда водился коньяк, – сказал он словно бы невпопад.
Мендель сразу же отозвался:
– Я принесу – он там, за книгами, у окна.
Мендель хотел уже встать, но Масленников придержал его за руку.
– Подожди. Хотя нет, принеси. Только ради Бога не подходи близко к окну.
Мендель пошел, но Масленников остановил его снова.
– Пойдем вместе. Ты покажешь, я сам возьму.
И вдруг, неожиданно повернувшись к Менделю, спросил:
– Пуговица, про которую ты спрашивал, – ты действительно сделал бы то, что они сказали?
Мендель не успел даже слова вымолвить, как Масленников весь как-то осунулся и потемнел лицом. Он положил руку мальчику на плечо и, слегка прихлопывая ладонью, сказал тихо:
– Не надо отвечать, прости. Считай, что я тебя ни о чем не спрашивал. Раз ничего не было, то и быть ничего не могло. Это я – старый дурак.
Мендель молчал. Он вспоминал себя сперва там, у дома с колоннами, потом под мостом, когда он смотрел на расходящиеся по воде круги. Нет, никого убивать он не собирался. Он и не думал о том, что придется повернуть ладонь в сторону каких-то незнакомых людей. Он вообще об этом не думал, тогда он просто желал себе смерти, себе и никому больше.
– Так вот, братец, знай. Чтобы ни мне, ни тебе больше никогда этим не мучаться. То, что они положили тебе в ладонь, это ничто. Обманка. Сам посуди. Какой нормальный преступник доверит первому встречному несовершеннолетнему мальчику какое-то страшное оружие. Излучатель. Все это блеф. Тебя просто испытывали. Потом… Ты же сам их… мог. То есть ты, конечно, не мог. Но они-то обязаны мерить других по своим меркам. Так что все это блеф, и пуговица не для убийства.
Он похлопал мальчика по плечу.
– Мы хотели пойти принести коньяк.
Масленников выпил две рюмки подряд – жадно и без перерыва. Лицо его пошло пятнами и в глазах появился блеск. Он похлопал себя по карманам, но, вспомнив о чем-то, вздохнул и махнул рукой.
– Совсем забыл, что дал слово больше не курить. Впрочем, все равно курить нечего.
Они стояли в кабинете у дедушкиного стола. Масленников смотрел на лежащую на столе книгу. Сначало он делал это рассеянно, пальцами теребя закладку, но чем глубже вчитывался, тем более сосредоточивался на тексте. Вдруг он усмехнулся и со смехом сказал – громко, но обращаясь не к Менделю:
– Ну уж пауков там не было точно.
– Пауков? – переспросил Мендель.
Владимир Сергеевич рассеянно посмотрел на мальчика, словно бы видел его впервые, потом рассмеялся и сказал дружелюбно:
– Ох, прости. Это я вспомнил один давний разговор с твоим дедом. Очень содержательный был разговор.
Он опять засмеялся, и Мендель подумал, что смех у Масленникова совсем не похож на смех взрослого человека.
Владимир Сергеевич отнес бутылку на место. Возвращаясь, он хитро подмигнул маленькому человеку с картины, припавшему к земле так низко, что светлый круг над его головой почти терялся в пестроте цветущей травы.
– Вот кто нашел в жизни самую крепкую соломинку.
Но как-то резко голос его переменился, и Масленников заговорил по-другому, словно опять обращался к самому себе:
– А другой и найдет, а все ступить не решится. Думает – вдруг не та.
Мендель совсем запутался. Он хотел спросить, что же такое хронощуп, но не успел, Масленников заговорил сам, отгибая рукав рубашки и взглядывая на часы.
– Ого, брат, да мы с тобой совсем забыли про время. Спать, спать. Вон ты какой. После всей этой нервотрепки тебе надо хорошенько выспаться. Неизвестно, что будет завтра. Вообще, ничего не известно.
Мендель спал, раскинув по сторонам руки и головой уткнувшись в кожаный валик кресла. Он не видел, как Масленников, едва заслышав звонок, в один прыжок добрался до аппарата и, путаясь в перекрутившемся проводе, напряженно и нервно слушал. Потом так же нервно и напряженно отвечал невидимому собеседнику. Речь его была односложной: «Нет», «Да» – и только один раз он выругался негромко и изнанкой ладони вытер со лба пот.
Экран не работал. Лица того, с кем Масленников говорил, видно не было.
Владимир Сергеевич Масленников в последний раз осмотрел квартиру. Настала пора уходить. Мендель затих в старом дедовском кресле, сон его был глубок, но Масленникову, когда он брал мальчика на руки, показалось, что тот чуть приоткрыл глаза. Но лишь показалось. Он спал.
– Спи, братец, спи. Это хорошо, что ты спишь. Время у нас еще есть. Не много, но есть…
Он осторожно, боясь разбудить, прошел с Менделем на руках ко входной двери. Открыл ее, свет в квартире гасить не стал и вышел на лестничную площадку. На лестнице было тихо. Масленников знал, что здесь никого нет, он бы почувствовал постороннего. Но все равно, по привычке, он заглянул в пролет и мгновенно убрал голову. Ничего не случилось. Ни выстрела, от которого он бы наверняка уберегся, ни шороха, который выдал бы затаившегося врага. Ничего.
Со спящим Менделем Масленников спустился вниз. У выхода он задержался. Прислушался. И когда
