Уловили мою мысль?
Линьков старательно протирал очки.
— Мысль вашу я уловил, — пробормотал он, — но должны же быть какие-нибудь мотивы.
— Есть мотив, есть! Еще и какой! — заторопился Эдик. — Я тут некоторые наблюдения произвел. И представляете, что выясняется: Стружков-то с Берестовой уже не того! Я Берестову на этот счет пробовал выпытывать, но она не поддается. Волевая очень! Говорит официальным тоном: «Вам просто показалось!» — и все. А чего там показалось! Невооруженным глазом видно. То они все вместе да вместе: и в столовке за одним столом непременно, и из института чуть не под руку… А теперь как обрезало! Вот только я не выяснил еще, с какого времени у них врозь пошло. Это я не дотянул, сознаю! — покаялся Эдик с искренним огорчением. — Но можно так предположить, что Берестова взяла да и перекинулась обратно к Левицкому! Возможен ведь такой вариант, правильно?
— Вообще-то да, — вяло отозвался Линьков. — Но ваши обоснования слабоваты, неубедительны… К тому же Стружков психологически не подходит для такой роли… Алиби Стружкова проверить, конечно, следует…
При всей дикости коноваловской «версии» просто отмахнуться от нее было нельзя. Факты накапливались такие, что следовало думать об убийстве или о каком-то другом преступлении, ставшем причиной гибели Левицкого. А если было преступление, то был и преступник… Только нет, не Стружков это! Вчерашнее его поведение… Так естественно и убедительно сыграть мог бы только очень талантливый актер.
— Да обоснований я вам сколько хотите найду, — обиженно сказал Эдик. — Глаза у меня кое на что годятся! И котелок тоже варит!
«Котелок твой для туристских походов годится, — со злостью подумал Линьков, — кашу в нем хорошо варить!»
— Обоснования можно искать, если есть факты, — строго сказал он. — А никаких фактов, имеющих отношение к данному происшествию, вы не сообщили. Высказали только предположение, что Стружков мог уйти из института позже пяти. Но это предположение пока никакими фактами не подтверждается.
Эдик ошеломленно моргал.
Линьков медленно поднялся, потянул свою папку со стола. Эдик, быстро оправившись от шока, вскочил.
— Фактики я вам подберу, не сомневайтесь! — заверил он. — Я хоть тут и недолго, а всю здешнюю специфику насквозь выяснил. Такие фактики подберем — будь здоров! Вы на меня надейтесь!
— Я надеюсь, — деревянным голосом сказал Линьков, — что вы в дальнейшем учтете следующее: любой факт нуждается в тщательной проверке и уточнении.
— Я вас понял! — горячо заверил Эдик, но ясные глаза его растерянно забегали. — Все проверим до точности, а как же!
— Однако проверять следует крайне осторожно, — тем же деревянным голосом добавил Линьков. — И не подменяя собой следственных органов! Это учтите непременно. Во избежание всяких неприятностей.
— А… а как же… — еле выговорил Эдик.
— Найдите приемлемый выход из этого сложного положения! — уже с порога посоветовал Линьков.
Когда Линьков закончил свой довольно бесцветный отчет, Иван Михайлович некоторое время молчал, барабаня пальцами по столу.
— Действительно, фактов негусто, — отозвался он наконец. — Ну, а как по-вашему, специфика института не играет никакой роли в происшествии?
Линьков пожал плечами.
— Непосредственно с работой лабораторий я еще не успел ознакомиться. Но вообще-то маловероятно… Обстоятельства происшествия самые бытовые, к физике никакого отношения не имеют.
— Непонятно все же, — сказал Иван Михайлович, — почему именно в лаборатории? Очень непонятно… И вторая деталь — пропавшая записка. Версию шантажа вы решительно исключаете?
— Работы, которые велись в лаборатории Левицкого и Стружкова, засекречены не были, так что вроде бы…
— Но в других-то отделах института есть засекреченные работы. И Левицкий мог ведь что-то знать об этих работах?
— Конечно, — согласился Линьков. — В записке Левицкий мог сообщить, кто и что является причиной его смерти. И забрал записку тот, кому это разоблачение чем-то грозило.
— Логично, — сказал Иван Михайлович. — Но значит, этот человек все время наблюдал за Левицким. Ведь чтобы вовремя перехватить записку, нужно было следить за каждым его шагом… и нужно было знать о замысле самоубийства…
— Или самому подготовить это… самоубийство, — хмуро заметил Линьков.
— Хотя, с другой стороны, зачем бы тогда Левицкому писать записку?
— Могло быть и иначе, — возразил Иван Михайлович. — Левицкий, возможно, вовсе не собирался кончать самоубийством. Содержание записки могло быть, допустим, такое: «Я запутался, сделал то-то и то- то, иду заявить об этом». Кто-то прочел эту записку, понял, чем это для него пахнет, и вот тогда организовал это «самоубийство». Или же он догадался о решении Левицкого как-то иначе, не прочитав еще записки, — это мне кажется даже более вероятным… Теперь прикинем. Во-первых, кому могла быть адресована записка и кто имел больше всего шансов обнаружить ее раньше времени? Во-вторых, — кто знал Левицкого настолько хорошо, чтобы смог по его поведению понять, на что он решился?
Линьков молчал, сжав губы.
— По-видимому, таких людей не много, — продолжал Иван Михайлович. — Стружков… Берестова… Хотя Берестова, видимо, исключается, раз она, как вы говорите, давно уже не встречалась с Левицким.
— Мог быть и еще кто-то третий из институтских работников… — тихо сказал Линьков. — Ни Стружков, ни Берестова не могли бы, мне кажется, действовать так предусмотрительно, точно и хладнокровно, как требовалось в данной ситуации.
— Я понимаю, что в это поверить трудновато, — сочувственно отозвался Иван Михайлович. — Мне и самому эта версия очень не по душе. Но все-таки вы понаблюдайте за Стружковым! Осторожно, объективно, не торопясь… Я понимаю, отпуск ваш срывается, но мы это потом сбалансируем, мое вам слово… Ну, конечно, версию с этим, как его… Раджем Капуром, что ли, тоже надо разрабатывать.
— Есть! — устало отозвался Линьков, вставая. — Вернусь пока в институт.
— В общем, действуйте, действуйте, — поощрил его Иван Михайлович, снимая трубку телефона. Он набрал номер, послушал и положил трубку. — Что у них там все время занято?… Кстати, в деле об убийстве Лукина, помните, как трудно было поверить, что этот симпатичный паренек Виталий Кравцов — он и есть убийца!
— Помню, — угрюмо сказал Линьков.
В следственном отделе, как всегда, было тихо и прохладно. Савченко недовольно сопел, вороша толстенную папку, — должно быть, разыскивал какую-то бумажку. Валя Темин сидел, уставившись в потолок, и даже не сразу понял, что это Линьков пришел. Савченко с любопытством поглядел на него и снова уткнулся в свои бумаги.
— Да это ты. Линьков! — сообразил наконец Темин. — А я тут, понимаешь, все думаю-думаю о твоем деле, аж голова трещит…
— Я очень-очень тронут твоей заботой, — рассеянно проговорил Линьков.
Он топтался на пороге, не зная, что делать. В парикмахерскую идти рано — Рая сегодня работает с трех. В институт тоже еще рановато — незачем мешать Стружкову, пока он не закончит эксперимент… Да и вообще со Стружковым теперь будет труднее общаться. Вот и начальство рекомендует к нему присмотреться… Будем присматриваться, что ж, нам не впервой. Пойдем в библиотеку, проверим его алиби… Линьков повернулся было к выходу, но поймал недоумевающий, почти испуганный взгляд Валентина и сделал вид, что смахивает соринку с плеча.
— Так что же ты надумал, товарищ Темин, за срок с девяти ноль-ноль до четырнадцати ноль-шесть
