самых известных владельцев собственных поместий на побережье были Брижит Бардо и Роже Вадим. Вместе с тем в Сен-Тропе на причале стояли, выстроившись, как на параде, самые роскошные яхты, которые Уэйвелл видел когда-либо в своей жизни. Каждая яхта была самим совершенством, словно ее изготовители соревновались с другими в отделке, в нестандартности исполнения.
Он приехал на своем «БМВ» в Сен-Тропе часов в пять вечера и с сожалением обнаружил, что его собственная машина жалко смотрится на фоне роскошных открытых «Мерседесов» и «Феррари», «Ягуаров» и «Крайслеров». Правда, открытие сезона еще не состоялось и на побережье не было еще так много яхт и автомобилей, как здесь обычно бывает летом, но даже апрельским вечеров Майкл Уэйвелл понял, что он чужой на этом празднике миллионеров. Однако подобное обстоятельство могло смутить кого угодно, но только не его. Он оставил автомобиль на стоянке у почты и стал прогуливаться по улицам, бесцеремонно оглядывая местных красоток. Очень скоро он сообразил, что все местные красавицы либо уже отдали свои сердца приезжим туристам, либо уехали отсюда искать счастья в другое место. Кроме того, соревноваться с местными знаменитостями было невозможно. На пляже запросто мог появиться известный режиссер или актер, из-за которого молодые девушки впадали в экстаз.
Покрутившись по городу, он с огорчением понял, что в этом курортном месте нужно быть либо очень известным, либо очень богатым человеком, чтобы на тебя обратили внимание. Поужинав в местном ресторане, он махнул рукой на аристократический Сен-Тропе и, вернувшись к почте, забрался в автомобиль, решив уехать в Тулон. Однако совсем недалеко от почты, буквально за поворотом, располагался ночной клуб, и он решил в последний раз попытать счастья в этом заведении.
Здесь было все, как полагается. Масса девушек, готовых откликнуться на любое предложение, и не меньшая масса парней, также готовых оказывать свои услуги кому угодно, от стареющих мужчин до молодых экзальтированных дамочек. В этот ночной клуб приезжали девушки, работающие в расположенных по всему побережью кемпингах, отелях, мотелях, ресторанах, пиццериях, магазинах, туристических бюро. Здесь можно было отдохнуть по-настоящему, и Майкл Уэйвелл с удовольствием потрогал карман, где было заготовлено несколько тысяч французских франков.
На следующее утро он проснулся в одной из своих спальных комнат с неприятным вкусом во рту. Он выглянул в окно. Разбитый «БМВ» стоял у озера. В бассейне с веселыми криками плескались сразу три девушки. Они были абсолютно голыми, и это понравилось ему больше всего. Правда, затем он увидел среди кустов еще и одного молодого человека, который лежал под скамейкой и, судя по всему, еще не пришел в себя после вчерашней попойки. Майкл ошалело посмотрел на разбитый «БМВ», нахмурился, затем перевел взгляд на купающихся девушек, улыбнулся и услышал, как звонит телефон. Он пошел поднимать трубку.
— Майкл, — услышал он разъяренный голос Эрреры, — где ты пропадал, черт тебя подери? Мы же договаривались, что все ночи ты будешь дома.
— Я и был дома, — пробормотал Майкл, тяжело икнув.
— Врешь, — разозлился еще больше Эррера, — я тебе звонил до пяти утра, тебя не было на вилле. Твой консьерж сказал, что ты вернулся под утро.
— Он меня просто не видел, — попытался оправдаться Уэйвелл.
— В общем так, — зло перебил его Эррера, — первое и последнее предупреждение. Если еще раз ты не будешь ночевать дома, можешь считать наш контракт расторгнутым. И выгони с виллы всех посторонних. Это в твоих интересах.
«Сукин сын», — зло подумал о своем консьерже Уэйвелл, но вслух не решился высказываться. Примирительным голосом произнес:
— Ты не беспокойся, я все понял. Просто я немного увлекся в Сен-Тропе.
— Увлекайся на вилле. И выгони всех девчонок старайся не привлекать к себе внимания. Если ты за себя не ручаешься, лучше уезжай с виллы прямо сейчас.
Так будет лучше и для тебя, и для меня.
— Нет, нет, — испуганно возразил Уэйвелл, из головы которого уже выветрился алкоголь, — я все понял. Можешь мне не объяснять. Я сейчас всех выгоню.
Эррера бросил трубку. Уэйвелл, тяжело вздохнув, положил трубку на рычаг. Потом, подумав немного, сделал кукиш и показал его телефону. Услышав радостные крики купающихся, он обернулся.
— Искупаюсь, а потом всех выгоню, — сказал он себе. — А если понравится какая-нибудь из них, оставлю ее на вилле. Пусть купается вместе со мной.
Он уже забыл об угрозе своего старого знакомого, не подозревая, что еще пожалеет о том, что не обратил внимания на предостережение Армана Эрреры.
Баку. 4 апреля 1997 года
Рано утром в дверь позвонили. Он проснулся, посмотрел на часы, с неудовольствием отметив, что в такое время он не просыпается. На часах было пятнадцать минут десятого. Он обычно вставал не раньше одиннадцати, привыкнув за долгие годы своей независимой работы никуда не спешить. Его ночные бдения, когда он размышлял над очередной разгадкой трудного задания или просто наслаждался очередной книгой, обычно заканчиялись в четыре, в пять часов утра.
Он привык к такому обычному для «совы» графику и редко нарушал его. Именно поэтому он взглянул на часы, вздохнул и выбрался из постели, чтобы одеться. В дверь позвонили второй раз. Он успел набросить рубашку, быстро надел брюки и поспешил к двери. Даже в спешке он не забывал о том, что нельзя стоять перед железной дверью или перед глазком. Нужно было встать чуть правее от двери, чтобы увидеть тех, кто звонит в дверь. Японский глазок был сконструирован именно таким образом.
Он узнал звонившего. Это был Эльдар Касумов, с которым они уже однажды вместе работали. Даже после этого он не сразу открыл дверь. Еще раз осторожно посмотрел в глазок и спросил:
— Кто там?
— Это я, Эльдар, — ответил стоявший на лестничной клетке.
Тембр голоса был нормальным, гость вел себя спокойно, и Дронго наконец открыл дверь. Он всегда подсознательно помнил знаменитую поговорку французов:
«Предают только свои».
— Доброе утро, — приветливо поздоровался Касумов.
— Входи, — посторонился Дронго, пропуская гостя в квартиру.
«Странно», — вдруг подумал он. Гость был младше него на год-два-три, не больше, они были примерно одного возраста, но пришедший упорно называл Дронго на «вы», а он обращался к нему на «ты», словно действительно был старше на много лет. «А может, это действительно так, — с испугом подумал он, — может, действительно я намного старше? Я видел за свою жизнь столько мерзостей и столько разных судеб, я путешествовал по стольким местам и встречался со столькими людьми. Может, поэтому иногда кажется, что я живу уже больше века.
Концентрация жизни такова, что с каждой новой историей я как бы проживаю одну жизнь. И в каждой из этих жизней бывают свои герои, свои женщины, свои предатели…» Женщины… как все глупо получается именно с ними. И дело даже не в погибшей Натали Брэй. С тех пор прошло столько лет, что уже сам ее образ стал постепенно стираться из памяти. Она погибла в Австрии, в венском аэропорту, успев заслонить его своим телом. Иногда ночью он успевал оттолкнуть ее и даже однажды успел сжать в объятиях, перед тем как проснуться, но проснувшись, обнаружил совсем другую женщину в своей постели. Это было так страшно и больно, он даже застонал от неожиданности. В его жизни было еще несколько женщин, некоторые были с ним достаточно близки, но не было того единственного пьянящего чувства, которое было с Натали. Возможно, в этом виноват он сам, ставший со временем беспощадным циником, обратив внутренний гнев на самого себя.
Иногда его посещали сомнения. Возможно, он был не прав, выбрав для себя именно такую трудную жизнь. Можно было заняться чем-нибудь другим, выбрав менее опасную профессию. Можно было устроить свою собственную судьбу немного лучше, сделав жизнь разумной и более комфортной. Можно было избежать этих невозможных усилий, этих встреч, этих потерь. Можно было сделать все по-другому. Но
