— Вот как! Прогуливаешь?
— Ну, вроде того.
Фудзио моментально почувствовал к ней симпатию.
— И когда начала пропускать школу?
— Начала помаленьку в средней школе. А когда перешла в гимназию, то стало уже совсем невмоготу.
— Дело в том, что я тоже прогуливал уроки, — солгал Фудзио с серьезным выражением лица.
— Правда?
— Поэтому таких, как ты, сразу чую.
Она промолчала.
— Если хочешь, может, где-нибудь выпьем чаю? Я угощаю, — предложил Фудзио.
— Серьезно?
— Конечно. Как я могу не угостить человека, так напоминающего меня самого в прошлом.
— Ну если так…
Фудзио начисто забыл о покупке белья и прочем.
— Может, немного прокатимся на моей машине?
— Я хочу море увидеть.
— Отлично. Тогда пройдем немного до стоянки?
— Хорошо.
Что-то чересчур открытой была эта девица.
— Кстати, а как твое имя? — спросил он.
— Дзюн Юдзуки. Иероглифы фамилии «Юдзуки» означают лук для стрельбы стрелами и месяц на небе. «Дзюн» пишется азбукой катакана.[36] Я родилась в июне, у меня имя как у одной из девушек в театре «Такарадзука». Но у нее это сценический псевдоним, а у меня — настоящее имя.
— Июнь — это месяц гортензий.
— Хорошо разбираетесь в цветах, да?
— Немного.
В сельскохозяйственном магазине ростки гортензий обильно поливали водой. Гортензия и гидрангея — растения, которые поглощают так много воды, что, сколько ни поливай, их корни ни за что не сгниют.
— У моего отца к таким вещам нет совершенно никакого интереса. Ему что хризантема, что роза — не отличит одно от другого. А как вас зовут, дяденька?
— Я не дяденька. Зови меня Миура-сан. Мне тридцать два года. Удивительно, но сегодня Фудзио правильно назвал свой возраст.
— Мне семнадцать. Но среди отцов моих друзей есть один мужчина тридцати пяти лет.
— Хм, в каком же возрасте он стал отцом?
— Ну, наверное, в семнадцать.
— Тогда его жена наверняка старше.
— Ага. На четыре года.
— Если женщина привлекла семнадцатилетнего парня, значит, она выглядит великолепно.
— Мать этого друга считает, что раз она старше по возрасту, то теперь муж ее непременно бросит. А отец того друга говорит, что жена у него — самая прекрасная женщина в мире.
— У меня тоже есть человек старше меня, любимый человек.
— Это же замечательно! И вы поженитесь?
— Если получится. Я не очень-то горазд зарабатывать, чтобы кормить семью.
— Дядюшка Миура, а вы чем занимаетесь? В смысле — где работаете?
— Чем занимаюсь? — Фудзио сделал вид, что вопрос привел его в легкое замешательство. — Я… как бы это получше сказать… Моя работа имеет отношение ко всему земному шару.
— Она связана с финансами?
— Финансы и все такое, что за мелочность? Я — поэт. Тем и интересен.
— Ух ты, здорово как!
— Правда, к настоящему времени выпустил лишь один сборник стихов. И тот под псевдонимом.
— А какой у вас псевдоним?
— Потом скажу.
— Я тоже пишу стихи. Правда, никому еще не показывала.
— У меня в семье все были против того, чтобы я стал поэтом. — врал Фудзио. — Только мать поддерживала. Даже когда я отказывался ходить в школу, мать продолжала верить в мой талант.
— Завидую. А мои домашние безнадежны. Талдычат, что если не буду ходить в школу, то ничего из меня не получится.
— Почему же ты не хочешь ходить в школу?
— Почему?…
— Можешь не стесняться. Я ведь имею собственный опыт нелегких отношений со школой.
— Да я не стесняюсь. У меня английский не идет. Может, это мой дурной характер — из-за него все… Я думала, что если меня оставят в покое, то потом я потихоньку все наверстаю. Главное, чтобы меня не торопили. Но куда там — начались ругань, придирки, в школе из меня дуру делали, вот я окончательно и расхотела туда ходить.
— Так-так. Такие учителя, они вроде садистов.
— Пусть думают, что я дура. Но в отличие от меня они даже книг в руки не берут… Я, как перестала ходить в школу, сразу же стала много читать. Мама, когда слышит музыку из моей комнаты, наверное, думает, что я весь день только плеер и гоняю. А я и книги читаю. Но она этого совершенно не понимает. Считает, что под музыку невозможно читать…
— Ерунда! У меня стихи лучше всего складываются в электричке…
— Я понимаю вас. Потом, и с друзьями поговорить даже не о чем… Они только сплетничают, моды обсуждают, об учителях злословят. Причем на каком-то обезьяньем наречии. Учитель попросит что-нибудь объяснить — но большинство ничего и сказать не может. А я могу, но тогда меня назовут выскочкой, и я молчу. Вот почему, может быть, думают, что и я не могу.
— Так взрослых, у которых глаз нет, слишком много.
— На уроках шум, гам, все только и знают, что трепаться. А учителя и не требуют тишины. Мол, это естественно. Меня это достало. Я попыталась было им объяснить, что в таких условиях не могу учиться. В итоге меня назвали бунтаркой, я плюнула и решила больше не выступать.
Дзюн Юдзуки выглядела спокойной, но Фудзио чувствовал, что она в большом восторге. Если посмотреть со стороны, то их можно принять за дружных брата и сестру, — дал он волю воображению.
Подойдя к машине, они синхронно открыли дверцы и уселись. Но в грязном, захламленном салоне машины, который Фудзио, насколько помнится, давно не убирал, стоял устойчивый кислый запах, огорчивший его.
— Подожди. Что это так отвратительно пахнет? Не завалялась ли какая тухлятина?
Определенно это был запах трупа, к которому Фудзио прикасался руками.
— Ничего. Все машины, и новые, и старые, как-то странно пахнут.
— Ты правильно говоришь. Почему же такие разумные речи не оценили в школе?
Фудзио вывел машину, но еще не решил, отвезти ли Дзюн посмотреть море. Никакой обеспокоенности на ее лице не было.
— Вот в школе почти ни с кем не удавалось найти общий язык.
— У меня тоже так, — сказал Фудзио. — Меня и в школе не понимали, и в жизни совершенно не понимают.
— Значит, поэтому вы пишете стихи, да?
— Да. Ведь поэт — это человек со свободной душой.
— У меня мечта — поселиться где-нибудь в горной хижине.
