сознания, – сказал Ун. – У меня создается впечатление, будто это время, хотя я не замечал его и не ощущал собственного существования, было мне необходимо и давало мне возможность сосредоточиться на чисто умственных процессах, от которых меня ничто не отвлекало, как случается при нормальных обстоятельствах.
– Да, – согласился Лостен. – Когда ты снова являлся ко мне, твое мышление словно бы совершало качественный скачок. Для вас, рационалов, это обычно, хотя нельзя не признать, что никто еще не развивался такими гигантскими скачками, как ты. Я совершенно искренне считаю, что за всю историю в мире не было другого такого рационала.
– Нет, правда? – пробормотал Ун, стараясь удержать свою радость в пристойных границах.
– Впрочем, я могу и ошибаться... – Лостена как будто развеселила внезапность, с какой Ун перестал мерцать, – но пока оставим это. Суть в том, что тебе, как и Тритту, синтез дает что-то сверх самого синтеза.
– Да. Безусловно.
– А что получает от синтеза Дуа – сверх самого синтеза? Наступило долгое молчание.
– Не знаю, – сказал наконец Ун.
– И ты ее не спрашивал?
– Нет.
– В таком случае, – продолжал Лостен, – если для тебя и Тритта синтез – не самоцель, но в какой-то мере лишь средство, а для Дуа он не приносит ничего дополнительного, то и привлекать ее он должен меньше, чем вас.
– Но ведь другие эмоционали... – начал Ун, оправдываясь.
– Другие эмоционали не похожи на Дуа. Ты сам не раз говорил мне это и, по-моему, с гордостью.
Уну стало стыдно.
– Мне казалось, что причина не в этом.
– А в чем же?
– Это очень трудно объяснить. Мы, как члены триады, знаем друг друга, Ощущаем друг друга и в какой- то мере представляем собой три части, из которых слагается единая личность. Личность неясная, которая то вырисовывается, словно в дымке, то снова исчезает. Почти всегда это происходит где-то за гранью сознания. Если мы стараемся сосредоточиться и понять, все сразу как бы расплывается, не оставляя сколько-нибудь четкого образа. Мы... – Ун растерянно помолчал. – Очень трудно объяснить триаду тому, кто...
– Но все-таки я попытаюсь понять. Тебе кажется, что ты уловил какие-то тайные мысли Дуа? То, что она хотела бы скрыть от вас?
– Если бы я знал! Но это лишь смутное впечатление, которое порой теплится на самой периферии моего сознания.
– Ну, и?
– Иногда мне кажется, что Дуа просто не хочет взращивать крошку-эмоциональ.
Лостен внимательно посмотрел на него.
– У вас ведь, если не ошибаюсь, пока только двое детей? Крошка-левый и крошка-правый?
– Да, всего двое. Как вы знаете, взрастить эмоциональ очень трудно.
– Я знаю.
– А Дуа и не пытается поглощать необходимое количество энергии. Скорее даже наоборот. У нее всегда находится множество объяснений, но я им не верю. Мне кажется, она почему-то не хочет, чтобы у нас была эмоциональ. Сам я... ну, если Дуа действительно предпочла бы подождать, я предоставил бы решать ей. Но ведь Тритт – пестун, и он настаивает. Ему нужна крошка-эмоциональ. Без нее его потребность заботиться о детях не находит удовлетворения. И я не могу лишать Тритта его права. Даже ради Дуа.
– А если Дуа не хочет взрастить крошку-эмоциональ по какой-нибудь вполне рациональной причине, ты с ней посчитался бы?
– Конечно. Но я, а не Тритт. Для него нет ничего важнее детей.
– Но ты постарался бы убедить его? Уговорить не торопиться?
– Да. Насколько это в моих силах.
– А ты замечал, что Мягкие... – Лостен запнулся в поисках подходящего слова и употребил обычное выражение Мягких: – ...что они практически никогда не переходят до появления детей? Все трех? Причем эмоциональ обязательно бывает последней?
– Я это знаю, – ответил Ун, недоумевая, почему Лостен решил, что ему могут быть неизвестны столь элементарные сведения.
– Другими словами, появление крошки-эмоционали означает приближение времени перехода.
– Но ведь не раньше, чем эмоциональ вырастет настолько, чтобы...
– Тем не менее переход превращается в неизбежность. Так, может быть, Дуа не хочет переходить?
– Но это же немыслимо, Лостен! Переход – это как синтез: если время для него наступило, он совершается сам собой. Как тут можно хотеть или не хотеть? (Ах да, ведь Жесткие не синтезируются, а потому, возможно, им это непонятно! )
– А что если Дуа решила вообще избежать перехода? Что бы ты сказал тогда?
– Но ведь мы обязательно должны перейти. Если Дуа хочет просто отложить взращивание последнего ребенка, я мог бы уступить ее желанию и, пожалуй, сумел бы уговорить Тритта. Но если она решила вообще не переходить, это недопустимо.
– Почему? Ун задумался.
– Мне трудно объяснить, Лостен-ру. Но каким-то образом я знаю, что мы обязательно должны перейти. С каждым циклом это мое ощущение растет и крепнет. Иногда мне даже кажется, что я понимаю, в чем тут дело.
– Порой я готов думать, что ты философ, Ун, – суховато заметил Лостен. – Но давай рассуждать. Когда крошка-эмоциональ появится и подрастет, Тритт выпестует всех положенных ему детей и спокойно примет переход, ощущая, что ему было дано изведать всю полноту жизни. И сам ты примешь переход с удовлетворением, как завершающий этап в твоем стремлении обогащаться все новыми знаниями. А Дуа?
– Я не знаю, – сказал Ун расстроенно. – Другие эмоционали всю жизнь только и делают, что болтают друг с другом, и, очевидно, находят в этом какое-то удовольствие. Но Дуа всегда держалась и держится особняком.
– Да, она необычна. И ей совсем ничто не нравится?
– Она любит слушать, как я рассказываю про мои занятия, – пробормотал Ун.
– Не надо стыдиться этого, Ун. Все рационалы рассказывают своим правникам и серединам о своих занятиях. Да, конечно, все вы делаете вид, будто этого никогда не случается, тогда как на самом деле...
– Но Дуа меня слушает, Лостен-ру. По-настоящему.
– В отличие от прочих эмоционалей? Охотно верю. А тебе никогда не казалось, что после синтеза она тоже начинает лучше понимать?
– Пожалуй... Но я как-то не обращал внимания...
– Да, поскольку ты убежден, что эмоционали неспособны разбираться в подобных предметах. Но в Дуа как будто есть многое от рационала.
(Ун взглянул на Лостена с внезапной тревогой. Как-то раз Дуа рассказала ему, какой несчастной чувствовала она себя в детстве. Только один раз: о визгливых выкриках других эмоционалей, о гадком прозвище, которое они ей дали – «олевелая эм». Неужели Лостен каким-то образом узнал про это? .. Но нет – его взгляд, устремленный на Уна, оставался невозмутимым.)
– Мне тоже так казалось. И я горжусь, что это так! – вдруг не выдержал Ун.
– И очень хорошо, что гордишься, – заметил Лостен. – Но почему бы не сказать ей об этом? А если ей нравится пестовать в себе рациональность, так почему бы не помочь ей? Учи ее тому, что знаешь, более систематически. Отвечай на ее вопросы. Или это покроет вашу триаду позором?
– Пусть покрывает! .. И, собственно, что тут позорного? Тритт заявит, что это напрасная трата времени, но я сумею его уговорить.
