этом его поддерживаю. Он поступил точно так же, как ты сама поступила бы на его месте. Хочется верить, что и я сам поступил так же. Квимо мужчина, он очень хороший человек, может даже — великий. Он не нуждается в твоей защите и не желает ее. Он уже решил, в чем состоит цель его жизни, и теперь стремится к ней. И я восхищаюсь им за это, ты тоже должна. Почему же ты считаешь, будто кто-то из нас должен стать у него на пути?
Новинья наконец-то умолкла, во всяком случае, на какое-то время. Неужели она обдумывала слова Эндера? Или же, в конце концов, осознала, сколь напрасным и… да, жестоким, было ее прощание с Квимо в гневе, а не в надежде? Во время этой минутки молчания Эндер верил, что все решится по-хорошему.
Тишина прервалась.
— Если ты только попытаешься вмешиваться в жизнь моих детей, между нами будет все кончено, — заявила Новинья. — Если же с Квимо что-нибудь случится… что угодно… я буду тебя ненавидеть до самой твоей смерти и стану молить, чтобы этот день наступил как можно быстрее. Ты не знаешь всего, сукин ты сын, и пора уже прекратить притворяться, будто все знаешь.
Она направилась к двери, но затем придумала более театрализованный уход. Новвинья глянула на Элу и сказала, до удивительного спокойно:
— Эланора, я немедленно предприму соответственные шаги, чтобы не дать возможности Кваре иметь доступ к оборудованию и регистрам, которыми она могла бы воспользоваться, чтобы помочь десколаде. И на будущее, моя дорогая, если я услышу, что ты с кем-то разговариваешь о делах лаборатории… тем более, с этим человеком… то до конца твоей жизни отберу у тебя допуск работы на станции.
И вновь ответом Элы было молчание.
— Ага, — сказала Новинья. — Вижу, что ты отобрал у меня больше детей, чем я предполагала.
И она исчезла.
Эндер с Элой ошеломленно сидели. В конце концов, девушка поднялась.
— Я обязательно должна что-нибудь сделать с этим, — сказала она. — Вот только понятия не имею, что.
— Может тебе следовало бы побежать за матерью и убедить, что ты на ее стороне.
— Но ведь это не так. Собственно говоря, мне казалось, а не пойти ли к бургомистру Зельезо и не предложить, чтобы он отобрал у мамы ее пост главного ксенобиолога. Ведь у нее явно не в порядке с головой.
— Вовсе нет, — запротестовал Эндер. — Если же ты сделаешь что-либо в этом роде, это ее убьет.
— Маму? Она слишком черствая, чтобы умереть.
— Нет. Сейчас она совершенно беззащитная, и каждый удар может ее сломать. Не тело… Ее… веру. Надежду. Не давай ей поводов подозревать, будто ты ее бросаешь.
— Это твое сознательное решение? — Эла раздраженно поглядела на отчима. — Или же это вышло само собой?
— О чем ты говоришь?
— Мама как раз сказала тебе нечто, что должно было бы привести тебя в бешенство, ранить… что угодно. А ты только сидишь и думаешь, как бы ей помочь. Неужели у тебя никогда не появлялось желания контратаковать? Неужели ты никогда не выходишь из себя?
— Эла, если бы ты, того не желая, убила голыми руками двух человек, то либо научилась бы держать себя в руках, либо утратила бы свою людскую сущность.
— И ты это сделал?
— Да. — На какое-то мгновение ему показалось, что девушка шокирована.
— Тебе кажется, будто ты и сейчас на это способен?
— Возможно.
— Это хорошо. Эта способность может пригодиться, когда тут все пойдет кувырком.
И она рассмеялась. Это была всего лишь шутка. Эндер почувствовал себя легче. Он тоже рассмеялся с нею, но слабо.
— Я пойду к маме, — объявила девушка. — Но не потому, что ты так сказал. И не по тем причинам, о которых говорил.
— Великолепно. Просто пойди.
— И тебе не хочется узнать, почему мне хочется быть рядом с ней?
— Я уже и так знаю.
— Ну конечно. Это я тебя запутывала. Ты все знаешь.
— Ты пойдешь к своей матери, поскольку это самый болезненный поступок, который возможен в данное время.
— В твоей версии это звучит просто отвратительно.
— Добрый поступок приносит больше всего боли. Самое неприятное задание. Самое тяжкое бремя.
— Следовательно, Эла — мученица? Ты так скажешь, когда будешь говорить о моей смерти?
— Если бы мне хотелось говорить о твоей смерти, пришлось бы все это записать на пленку. Я намереваюсь умереть гораздо раньше тебя.
— Выходит, ты не покинешь Лузитании?
