долго полоскал одежду и мылся сам – соль уже успела высохнуть на волосах и лице. Сильно пекло солнце. Часы так и не останавливались и показывали семь часов. Столько было дома, в Вавиловске, а тут солнце еще только встало. Опять невезуха со временем. Где же он все-таки? Колька слегка обсох на солнце, выкрутил джинсы и носки, натянул их и подсохшие кроссовки, пощупал пальцами шпоры, а рубашку просто накинул на плечи и захлестнул на груди рукав через рукав. Ему снова хотелось спать – прошлую ночь он давал концерт…
Поискав минут пять, Колька нашел тропинку наверх. В конце концов, он потратил на добычу двух предметов три дня из четырнадцати. Можно и отдохнуть немного. Так он размышлял, поднимаясь наверх, где среди деревьев рос густющий папоротник, такой мягкий на вид, что Колька выбрал местечко за сосной, росшие вплотную к расщелине в скале, надергал этого папоротника и повалился на него, как труп…
…Колька проснулся, продрыхнув пять с лишним часов и первым делом потянулся. Хотелось пить и есть. Пить – ручей рядом, а вот с едой сложнее. Не спеша вставать, он прислушался. На самой грани тишины и шума ему почудился какой-то мерный то ли рокот, то ли стук, то ли еще что – короче, какой-то звук. Но как раз когда Колька прислушался – этот звук пропал.
Он размялся возле своей расщелины и напился из ручейка. Потом пошел на берег – вернее, остановился под прикрытием деревьев, не спускаясь на пляж. Картина не изменилась, только посередине пролива (или залива?) очень ровно, двумя колоннами по шесть кораблей, мерно взмахивая двумя рядами весел шли высокобортные корабли, раскрашенные в черный и алые цвета. Над бортами то и дело взблескивал металл. Колька хорошо различал людей, даже то, что они в доспехах и чернобородые. А над городом на той стороне возник, поднялся в небо и повис, расплываясь на большой высоте в тучу, столб черного дыма.
Колька потер лоб. И словно стер пленку, мешавшую различать то, что за ней пряталось!
– Греция! – вырвалось у него. – Это же Греция!
Но корабли были не греческие, Колька хорошо вспомнил теперь картинку в учебнике по истории пятого класса. Греческие корабли были длиннее, уже, ниже и не такие яркие. Да и столб дыма был похож на подаваемый кому-то сигнал тревоги. Кажется, Кощей держал свое слово неукоснительно… Пираты? Слишком много кораблей… Или не много? Что-то такое помнилось, что пираты во времена Древней Греции плавали и по сто судов и никого не боялись. Или всё-таки война с кем-то?! Может, надо было плыть на тот берег, к городу?
Со стен города, словно прожектор, вспыхнул начищенный металл – раз, другой… Колька заметался взглядом по воде и увидел вдали, у какого-то мыса на противоположном берегу, два корабля. Они совершали разворот – вроде спички в большом ручье – удирая от ускорявшихся черно-алых. Эти два корабля Колька совсем не мог разглядеть, они скрылись за мысом, из-за которого опрометчиво появились.
– Похоже, война, – пробормотал Колька. – Черт, с кем там воевали?
Помнились только войны греческих городов с Македонией. Вроде бы с Александром Македонским. Конечно, еще с кем-то воевали, там постоянно шли разборки, но точнее Колька помнил плохо, тот период его никогда особо не интересовал.
Снова почудился тот же шум. Колька быстро обернулся. Лес за спиной молчал, сейчас он не казался угрожающим, но и тайн своих выдавать не собирался.
Мальчишка решил идти туда. Просто потому, что проплыть два раза по три километра до городка он не сможет, да и кто его знает, не перехватят ли его еще какие корабли? А за лесом удастся что-нибудь выяснить, может, найти транспорт… Блин поджаристый, дурака он свалял, надо было сразу, сразу ТУДА плыть!
Он прошагал минут пять, не больше, и наткнулся на тропку, а потом услышал хрюканье и метнулся обратно – очень вовремя. По тропинке протрусили пять или шесть коротких, но очень высоких, щетинистых и клыкастых диких свиней. Чем-то до удивления напомнили Кольке, притихшему в кустах, обливавшемуся потом от ужаса, корабли в заливе.
Похрюкивание и топот стихли вдали. Колька вскочил и рванул бежать через тропинку, а потом наискось от нее, подальше, и остановился только когда выскочил на опушку леса. Дальше, за изгородью из туго переплетенных колючих ветвей примерно в пол-роста человека росли рядами невысокие и очень корявые деревья с густой чуть серебристой листвой, перемешавшейся с крупными черными плодами. Явно сад или что-то вроде того…
Помедлив, Колька, шипя и чертыхаясь, пролез в оградную щель, оставив на шипах чуть-чуть своей кожи и значительно больше ниток из ковбойки. Человек – не кабан, везде пролезет. Образовавшийся лаз он все-таки заплел за собой, отряхнул ладони и зашагал между деревьям туда, где теперь явственно слышался шум. Он напоминал… чем-то напоминал стадион, где все в восторге галдят и топают ногами. Может, там Олимпийские Игры, вдруг подумалось Кольке. Мысль была нелепой, но одновременно и логичной. В самом деле, почему бы нет? Найти бы хозяина этой плантации, а то решат, чего доброго, что Колька его урожай тырит… Лучше идти навстречу опасности.
Впереди из-за одного дерева бесшумно и тихо вышел на тропку между двумя их рядами первый местный житель. Если и не хозяин, то хозяйский сын – на вид ровесник Кольки, почти копировавший картинку из учебника: шапка светлых кудрей перехвачена ремешком, изо всей одежды – серая (и очень грязная – не как в учебнике!) накидка с пояском, обуви ноль. Мальчишка подбоченился левым кулаком и похлопывал себя по загорелому колену зажатым в правой руке прутиком, внимательно рассматривая Кольку.
Колька кашлянул. И торжественно объявил:
– Я пришел с миром!
Тут же он убедился, что на этот раз говорит на греческом, потому что белобрысо-кудрявый поинтересовался:
– Ну и что дальше?
– Не знаю, – подумав, признался Колька. – Но в кино все драки начинаются с этих слов.
– Ясно, – кивнул грек. И Колька почувствовал, как сзади его схватили – две руки, похожие на стальной затягивающийся обруч, стиснули мальчишку повыше пояса так, что перехватило дыхание. Потом последовал умелый и сильный бросок – и Колька обнаружил, что на груди у него, пыхтя от усилий, сидит второй мальчишка – рыжий и очень коротко стриженый, а так же вообще голый – который коленями, помогая руками, прижимает колькины ноги ремешком – кажется, своим поясом.
Мда. У них это получилось получше, чем у Алесдейра. Прежде чем Колька успел рыпнуться – ему и руки скрутили – за спиной, пинками передвинув на живот, да и еще какой-то лохматой веревкой, больно коловшей кожу. После этого Колька мог только наблюдать и слушать, да хлопать глазами, гадая, не попал ли он к малолетним разбойникам, и если нет, то чем покатил аборигенам – расцветкой джинсов?!
Рыжий подобрал с земли плащ и накинул его на себя, стянув опояской, за которую буднично заткнул поднятый из-под дерева длинный кривой нож. После этого уставился на Кольку ничего не выражающими голубыми глазами. Под правым глазом у него был шрам и вообще – лицо вполне подошло бы какому-нибудь 'сыну братковского полка'. У светловолосого лицо было скорее симпатичным, живое и полное достоинства. Но тоже не выражавшее особой нежности.
– Он знает наше наречие, – сказал светловолосый. – Говорит как ты и я. Нет, даже лучше тебя… – рыжий кисло улыбнулся, будто услышал надоевшую шутку. – Как ты думаешь, кто он?
– Штаны, – отозвался рыжий. – Мидянин, – и провел большим пальцем по горлу.
– Э, э, э, э! – занервничал Колька, – Вы че… – в результате рыжий заткнул Кольке рот пяткой и повторил свой жест.
– Мо-ожно, – протянул светловолосый. – Но он совсем не похож на черноголовых…
– Может, скиф, – заявил рыжий и в третий раз показал 'копец'. Такая целеустремленность заслуживала похвалы, но у Кольки особого восторга не вызвало.
– Да, там есть такие, – согласился светловолосый. – Но он говорит по-нашему. Вдруг он кариец или иониец?
– Предатель, – кивнул рыжий. – Его надо убить. Он нас видел, Антонин. Он скажет.
– Фемистокл[11] призывал не убивать без нужды наших братьев из Карии и Ионии, – возразил светловолосый с девчоночьим именем. – Они служат мидянам не по своей воле… Убери ногу, Филипп, расспросим его и решим, как быть.
