Солнце уже почти скрылось за невысокими крышами Сохо с его магазинчиками и улочками, где овощами и фруктами торговали с прилавков жители «неанглийской национальности».
Согласитесь, Лондон что-то теряет без англичан. Не то, что бы это меня раздражало. Но я ведь летел не в Бомбей, не в Дубай.
Не скажу, что в Лондоне вообще англичан не бывает. Они есть. Их наверно немало. Просто они не торопятся «выползать» наружу, а прячутся в стирильные норы своего аристакратического подполья. Им нет дела до того, что без них мегаполис утратил лицо, впитав в себя дух случайных конфессий, этносов и идеологий.
Дочка просила привезти ей мини-бутылочки виски. Нормальных бутылок было в продаже сколько угодно, но маленькие почему-то не попадались, хотя искать мне советовали именно в Сохо.
Я нырял из одной «торговой точки» в другую, как иголка, делающая стежки. Наконец, когда в очередном магазинчике я объяснил, что мне нужно, хозяйка вышла из-за прилавка и, накинув платок, сказала по- русски: «Идемте, я вам помогу».
Она знала, у кого и как спрашивать. Бутылочек было в продаже ровно столько, сколько требовал рынок. Но русские спутали все рассчеты. Им требовалось как раз то, о чем другие успели забыть. Из-за них одних не было смысла перестраивать бизнес.
Я купил, что искал. Женщина разговаривала с приятным акцентом. Она сирота. В России у нее никого не осталось. Ей здесь – славно. Но стоит услышать русскую речь, – сжимается сердце: «язык – что-то большее, чем филейная мякоть» Я спросил:
– Как вы здесь оказались?
– Я беженка.
– По политическим соображениям?
– Какая политика!? Какие соображения!? Просто хотела выжить!
– Вы из деревни? Был голод?
– Да нет. Какая никакая, пища была. Я из-под Ленинграда, который сейчас Петербург. Десятилетку кончала. Даже в институт хотела. Приехала в город. А потом все бросила и дала деру.
– Захотелось западной жизни?
– Западной, восточной – какая разница? Просто выжить хотелось. Я испугалась.
– Вас преследовали?
– Да что вы! Каму я нужна!?
– Тогда чего вы боялись?
Знаете, я когда-то слышала, что киты в океане иногда сами выбрасываются на берег. Всей стаей. Как по команде. Вот так и в нашей деревне. Сперва мужики, а за ними и бабы. Да и в городе – тоже.
– Как выбрасываются?! Пьют что ли? – догадался я.
– Ну да, изничтожают себя. У них прямо в глазах написано: «Не надо мне ничего, кроме этой гадости!» И сгорают, сгорают один за другим и целыми деревнями.
У меня родных не осталось. Все «выбросились». Я и в городе в глазах мужиков то же самое видела. Вот вырастет человек, в армии отслужит, женится, а потом, деваться некуда, начинает «выбрасываться». Человеку что нужно? Радость и будущность. Но для этого надо трудиться, учиться, да и то шансов – мало. А тут прямо под боком такая радость без всяких забот: «выбрасывайся» – не хочу. Это – в крови (говорят теперь в генах). Всем сразу поступает команда.
Я поначалу считала, дело в – распущенности. Потом вижу, нет. Из людей просто вырвали смысл, как зуб – бейся не бейся, ничего не добьешься. Человек ведь должен придумывать, изобретать, развивать предприимчивость, обустраиваться, чтобы делалось лучше и лучше. А у нас за всех думает дядя – где-то там наверху. Но лучше от того не становится: нужно защищать границы, а у нас их такая прорва, – ни с кем не сравнить! А народа – все меньше и меньше. Так сложилось и уложилось. «Ни пяди не отдадим»! При таком раскладе не может быть никакого уклада, кроме военного лагеря. И никакого просвета! Мы обреченные. А чтобы не заскучали дергают: то дадут вольную, то землю отымут, то ты общинник, то батрак, то мироед, то колхозник, то фермер, то зек. Собственность то разрешат, то отымут, то дадут, то сожгут. Страна огромная. Простой люд не знает, что там – за кордоном. Ему говорят, там – хуже, чем здесь. А куда уже хуже! Может, и в нашей стране где-то люди живут по-людски. Да кто же их видел? Я, например, не встречала. А предприимчивость – только в одном: как бы что унести, продать, да «выброситься».
Вот посмотрела я и решила сбегу. На работу устроилась. Подкопила на поездку в Финляндию. Поехала и отстала от группы. А года через три тут оказалась. Все время где-нибудь работала. Даже не тянуло обратно.
– А как с языком?
– Еще в деревне учила английский. А его всюду знают.
– Да, но в Европе есть наркоманы.
– А у нас их что ль нету? Наркотиками не обществом, а каждый в отдельности балуется. В основном сосунки, которые спешат все попробовать, все испытать, пока жизнь не приперла. Знают, что можно втянуться, а пробуют: не хватает им, видишь ли, остроты. Кому на роду написано, тот втягивается. Но такого, чтобы всей стаей «выбрасываться», здесь не встречала.
Главное, есть осуществимая цель. Можно работать, устраиваться в этой жизни по возможности лучше. И, чтобы люди друг у друга учились, как надо устраиваться, а не завидовали.
Теперь, когда слышу русскую речь, подхожу и спрашиваю: «А остались в России еще мужики?». Успокаивают: «Остались, остались… Только пьют по-черному.»
В молодости сам я пил хорошо. Но, по мере того, как уходили силы, иссякала и тяга к хмельному. Метафора с китами, бросающимися, как по команде на берег, меня порядком задела. Я не думал, что может найтись человек, который так это себе представляет. Но, как говорится, каждый имеет право на личное мнение.
10.
Небольшими улочками я скоро «вырулил» к Риджент Стрит. Пару дней назад, проезжая в автобусе, присмотрел тут «Детский Универмаг» и теперь направлялся прямо к нему.
Когда вышел из «Детского Мира» с подарком для внука, ноги сами повели меня в сторону центра. Риджент Стрит в этом месте делает плавный изгиб, за которым в наступающих сумерках угадывалось скрытое поворотом многоцветное облако Пикадилли Сэркэс.
Площадь тянется с запада на восток метров на сто. А в ширину вдвое меньше. На углу с Риджинт Стрит, громоздится похожее на корабль шестиэтажное здание, округлая «корма» которого во всю ширину и высоту являет собою сплошной экран электронной рекламы. Рекламируется почти то же, что и в Москве: «Самсунг», «Макдональдс», «Нескафе», «Кока-кола» и прочее. На «экране» – много чистого цвета (зеленого, красного, белого, синего).
Через переулочек – длинное изысканно подсвеченное желтое здание в классическом стиле с портиком и колоннами – «Трокадеро Центр» – молодежный развлекательный комплекс. Во чреве этой громады, занимающей целый квартал, – масса аттракционов, где молодые люди за деньги могут испытать свое счастье и мужество. А еще там – выставка рекордов Гинесса.
Здание напротив занимает всю южную часть площади. В восточном углу его ниша, а в ней, под светящимся козырьком – компактный фонтан со скульптурной группой «Кони, вставшие на дыбы». Осатаневшие скакуны «взвились» в крошечном закутке над струями вод.
В нижних этажах здания размещается «Критерион» (Criterion) – театр, где играют Шекспира. Маленькую площадь украшают углы. В сумерках при искусной подсветке девять углов создают впечатление вычурной гравировки по серебру. По мере движения, они выявляются один за другим, поражая фантастическим (в лучшем смысле этого слова) смешением стилей.
В центре «сэркэс», (она была вовсе не круглой, а ломаной, в этом тоже проявлялся ее скандальный характер) напротив «Критериона», над роскошным резным пьедесталом парит фигурка, похожая на мотылька, с телом длинноногого юноши. По замыслу она была воплощением ангела христианской любви, однако, об этом давно уже мало, кто помнит. Влюбленные здесь назначают свидания, ища высокого покровительства у обнаженного юноши.
Пикадилли Сэркэс – не «пуп» Лондона, скорее – его «лобок». Окружающий площадь развеселый Вест- Энд (район купцов, живописцев, поэтов и проституток) давно переименовал «ангела» в бога любви Эроса.
